Южное сияние, №482

На младенческих лугах Среди звёзд полураскрытых, В лопотаньи дождевом, Как в серебряных брегах, Воды смирные в корытах Тихо помнят о живом. Затевай, дитя, игру Среди певчих вод отвесных С мирозданьем заводным… Знай, как вечное «умру»: Горечь падалиц небесных Не сравнить ни с чем земным.

Но смыслы, как мальки, махнут во тьму гурьбою, в подкорку, как под лёд, в сознании двоясь. Где греют родники водою ледяною заветный первород – межбуквенную связь.

Впрок не выпить воды. Не шагнуть по лучу из сансары… Ты останешься здесь – на усталом и пыльном шоссе – Пробегать муравьём, молчаливую ношу спасая, Искупав невесомое тело в дожде и росе.

Повесть в рассказах

ходят кони над рекою ты неси меня река ходят кони с ними трое ждут четвёртого пока след копытный рожь златая и куда ни бросишь взгляд не видать конца и края тишина стоит такая тишина стоит такая молча с косами стоят

И в этой странной стороне, Предвестник озарений ранних, На красно-огненном коне Появится творящий странник, И тени страждущих веков Свои мечи опустят мудро, И стаи мирных облаков На флейтах звёзд сыграют утро.

а если я умру а если завтра последний день москвы или помпеи не для меня горят кассиопеи и ловятся миры в пылу азарта нелепый призрак сумеречной чащи по ниточке по ниточке тончайшей иду печаль и крик в картине босха марионетка куколка из воска

Беседка, плотно увитая виноградом, расположилась под углом к летней кухне, и мне было отлично видно, как мой сосед вошёл туда, трепетно прижав к животу маленькую кастрюльку с подгоревшим дном. Что он там делал, я не видела, но минут через пять или даже меньше сосед снова вошёл в летнюю кухню с той же кастрюлькой… Я офигела. Выхода со слепой для меня стороны там не было, на лицо, что называется, имел место, что называется, сбой матрицы.

В половине четвёртого его разбудил странный звук: кто-то медленно точил нож о дверцу ретроавтомобиля. Он попытался улечься, устроиться, растянуться, но Алисина нога придавливала, словно контрольная по геометрии. Девятый Б, достаём двойные листочки.

Теперь можно не прятаться в человеческом теле женщины. Не ждать, пока она окрепнет, чтобы отдать Ёлю силы. Не туманить её память. Его час пришёл! Оставив позади башню, Ёль устремляется к окраинам города. Летит и сбрасывает с крыльев людские беды – всю долгую прошлую эпоху он собирал и хранил их меж своих перьев, пока брат Канук дарил благоденствие и отворачивал от смертных скорби.

Полёт совы – скольжение в час молчания птиц, в час, когда видны мерцающие перекрёстки высоких путей. Люди, не засыпающие в ночь, обращают глаза к зрячим точкам и лучам. И над ними, не достигая высоты светлых сплетений, пролетает в синей мантии тишины – вещая птица тёмной преданности.

Пока мы блуждаем в Лебяжьем в виду Боровицких ворот, неслыханной важности, скажем, событие произойдёт. В деревьях, похожих на трубы, возникнет серебряный звук, и, видимо, девичьи губы окажутся розами вдруг.

А прели не было, пришёл цветущий май – последнего луча не отнимал, под окнами звуча крапивной елью. И еле-еле в этот календарь любил всех нас любимый государь, но мы крепчали и макиавелли.

чёрной реки поднимается сон дым над тюрьмой тыгыдым и зека брат у костра и зануда антон рыбу торопят малька смертная рыба на зецких зубах рыба огня уходящая жизнь в страх микрофона торопится в ах ах с кутенковым совсем не водись нет не водись не вода не шитьё кройка его не вода не гранит пьяная речь поднимается в «ё» свет говорит

Их общий голос и точёный овал иконных лиц вкупе со стальным характером – всё ушло в песок, их нет уже, но я знаю теперь, что никто ни у кого просто так не рождается, даже если доктор посоветовал. О зачатии звука говорю, и никто не подумай, будто люди появляются из удачливой зиготы. Мир звучит; человеку звучать – естественно.

Их тропа уводила пока прочь от водопадов, на склон с другой стороны долины. Вдали по дороге двигались фигурки, но среди трав намечалась хорошая тропка по хорде – и они, конечно же, пошли по ней. Лера не переставая снимала и всю долину, и каждый альпийский цветик в отдельности, – всё время попадались новые, невиданные пока…

Небольшой, похожий на игрушечную часовенку склеп был живописно увит пушистым вечнозелёным плющом. А в нескольких метрах на внушительном постаменте возвышался старинный памятник – скорбящий Ангел с огромными поникшими крыльями. Время не пожалело небесного посланника: некогда белоснежная мраморная поверхность скульптуры приобрела зловещий серо-чёрный цвет, словно кто-то небрежно вымазал ангела мазутом, предварительно отрубив несчастному голову.

Ты путаешь местами времена и место временем сквозит сквозь птичьи путы, из путаницы сада дерева сбегают крылышкуя по-стрекозьи. О, девочка, цикада, просто ци движения июля трелью за макушкой лета.

Свет какой над землёй! Звёзды свечек Поминальных горят, не сгорят. Это время стоит и не лечит, Как живые себе говорят. Слово здравствуйте вместо прощанья Как билетик «живи до тепла». На земле не осталось прощенья, Лишь любовь не сгорает дотла.

Мне бы – выплакать – тебя, Что ли, Мне – полегче бы – тогда Стало… Я к чернилам подмешал – Боли, Правда, боли и чернил – Мало. Мама… Вспомнив о тебе, Снова На бумагу я – пролью Слёзы… Не хватает – одного Слова… До чего я не люблю – Позы.

Так у меня появился спутник, скрасивший моё одиночество, разделяющий мои радости, слушатель моих стихов. Немало мы встретили вместе рассветов и закатов. Наблюдали, как распускаются абрикосы и пионы, любовались танцами бабочек, прятались от ливней в шалашах, слушали песни кукушек. Я собирал вишню и угощал журавля. Наконец, настал мой любимый праздник пробуждения лотоса.

Козёл снова принялся читать книгу. Потом, обратившись к русалке, возвел её на престол. Русалка легла навзничь, сложив на груди руки. Потом та же участь постигла и Орла. Козёл ещё почитал книгу, прозвучало «Омен!», и двери затворились. Музыка перешла на самые возвышенные ноты Ave Maria Шуберта. Факелы во дворе погасли, и все оставшиеся снаружи очутились в полной темноте. Лишь мечущиеся лучи света, проникавшие сквозь щели Яблока, позволяли догадываться о том, что происходило внутри.

Я получила на адрес редакционной электронной почты файлы с борта самолёта, исчезнувшего над океаном в ночь на 8 марта 2014 года. Автор сообщения Марк. Он врач, который принимал участие в экспедициях по следам древних цивилизаций. Его основная работа связана с проблемами биофизики в медицинских исследованиях. На том исчезнувшем самолёте он направлялся на медицинскую конференцию с участием физиков, развивающих современные методы исследований в биологии и медицине.

Ты свалился в зоне. Ночь, болото, помощи ждать не от кого. И тут из тумана выходит старик – хромой, седой как лунь, невысокого роста. За ним лошадь гнедая идёт, фыркает. Я, как дурак, с открытым ртом стою…

Часто на протяжении истории человечества если бы не миф, сложенный вокруг того или иного события, о нём, быть может, давно бы забыли. Так обстояло дело и с одним из самых известных событий новейшей истории под названием «штурм Бастилии», свершившимся 14 июля 1789 года.

Гёте трудился над «Фаустом» 60 лет: начал его в XVIII веке, а закончил в XIX-м. Это, пожалуй, первый случай в литературе, когда автор написал гениальную масскультурную вещь. Первая часть «Фауста» выглядит как женский роман и понятна любой девушке: несчастная любовь, обман, аборт и т.д. Первую часть читали взахлёб, в независимости от степени образованности читателя. Это была массовая литература, которая принесла Гёте неслыханную популярность.

Все рецензенты «Воспоминаний» отмечают необыкновенно богатый описательный фон произведения: Москва, Таруса, Италия, Германия – автор рассказывает не только о том, где и как жили, но и в мельчайших подробностях передаёт быт того времени. Возникает «особый сюжет исторически-конкретных вещей, интерьеров, городских и сельских реалий, подробностей хозяйственного и культурного обихода». Некоторые вещные детали, любовно описанные, появляются в разные периоды жизни писательницы, становясь символами прошлого детства.

М. Цветаеву с Пастернаком связывала более всего переписка, Свидание их по-настоящему, таким, каким они ждали его, – не состоялось. А с Анастасией Ивановной Борис Леонидович общался весьма часто. Познакомилась Анастасия Ивановна с Пастернаком в 1923 году, когда М. Цветаева из Чехии Б. Пастернаку в Берлин передала для дальнейшей передачи сестре свой сборник «Ремесло».

Стихотворение. Рукописный вариант

Однажды, придя к друзьям, я не застала их дома. Внучка Оля ждала меня за калиткой. Засунув записку в замок, поласкав Ральфа, я уже уходила, когда он, рявкнув, прыгнул, придавив что-то лапой. Придавленная к земле белая курица голосила по-человечески. Деловито отфыркиваясь, Ральф рвал перья, лапой держа в отчаянии голосящее существо. Раньше, чем я поняла, что делаю, взлетела над Ральфом палка. Ударяя, я метила так, чтобы попасть не по мягкому, – а по твёрдому собачьему окороку. Мне было 70 с лишком, и я в первый раз била собаку.

(Эллис, Валерий Исаянц, Марк Ляндо, Татьяна Мельникова, Анатолий Яни)

Язычника – языческая месть: Сказать в лицо губительную весть, Пока идут последние минуты Свидания… Как будто яд цикуты, Холодным сделал ноги и ладонь, И к сердцу подбирается огонь Холодный, как ожёг попавших в прорубь.

– Здравствуйте, Анастасия Ивановна! – помогаю закрыть дверь на все защёлки и цепочку. – Как же так, никого нет, а вы впускаете без оклика? Похожее в сумерках прихожей на спущенный парус лицо, оживает, скользкий дух узнавания перепорхнул к губам.

В эфире юная Ася, единственная, кто был ещё жив из тех коктебельских десятых, стояла в охватившем душу одиночестве у кромки черноморской волны; «держала экзамен» в весёлом розыгрыше в доме Макса Волошина и, конечно, выдержала его; читала с сестрой в унисон стихи.

О книге Веры Зубаревой «Школьный двор»

О книге Андрея Крюкова «Двое под одной крышей»

О книге Софии Максимычевой «Полотно»

О книге Эдуарда Учарова «Каменев идёт умирать…»

О книге Алексея Прохорова «Не одинокий рай»

О книге Серены Витале «Тайна Дантеса, или Пуговица Пушкина»

О книге Эльдара Ахадова «Там, куда я вернусь…»

О книге «Натюрморт»

О книге Ольги Харламовой «Сегодня день. Избранное»

О книге Елены Ткачевской «Улов искомых слов»

О книге Юлии Белохвостовой «Синдром Айседоры»

О книге Евгения Беня «Этюды московского наблюдателя»

О книге Натальи Аришиной «Немилосердные лета»

Ретрорецензия на книгу Станислава Айдиняна «Атлантический перстень»