Хрюкала она хрюкала, да и заговорила. Полезли из нее какие-то бредни, враки и лозунги. Говорит нам: «Знаю, как вас осчастливить. Вы мне только есть давайте. А я за вас думать буду. И управлять вами».

Представляем читателю VI часть из романа «Пенки». Первые четыре части были опубликованы в журнале «Юность». Герой романа – подросток – в романе дружит с девочкой Аней. Но порой в его жизнь вторгается Лена по кличке Багира, из «хорошей семьи», отец которой – Юрий Алексеевич – был занят сомнительными делами в 90–х. Пока не сделал головокружительную карьеру и не обосновался в Кремле.

За последнее десятилетие своей жизни Булат Шалвович написал, наговорил и напел немало такого, что – с точки зрения сегодняшней власти и обслуживающих её пропагандистов – умаляет авторитет России по меньшей мере в двух её ипостасях: советской и постсоветской, сегодняшней. А также авторитет российских Вооружённых сил.

Курчатов был совсем не таким открытым, веселым и простым человеком, как пропагандировала официальная версия. Демократичным, но не простым. Очень скрытным, но очень тонко поддерживающим имидж открытости и доступности.

Проституция в Калифорнии сегодня запрещена, и стоящих на улицах без дела девушек (ограничимся в дальнейшем только наиболее популярным подвидом) безжалостно отлавливает полиция, но можно, например, делать вид, что звонишь по телефону из тех последних оставшихся в городе телефонных будок, при этом с надеждой взирать на проезжающие мимо автомобили с потенциальными клиентами... и мечтать о возврате добрых и таких недавних времен.

Стихи Некрасова словно бы вторят житейскому крестьянскому разговору, задушевной народной песне. Кажется, что его поэзии изначально присущ национальный склад. Он открыл мир нашей бытовой жизни, как мир духовный и нравственный, найдя в этом сочетании русского быта и духовности истинную, бесценную красоту. В отечественной, да и в мировой, лирике немного найдется поэтов, которые бы, как Некрасов, рассказали столько житейских историй, составивших в совокупности то, что мы называем народным бытием; открыли столько людских судеб, составивших в совокупности народную судьбу. И все эти истории и судьбы освещены светом земной красоты и целительного сочувствия.

Каким бы гениальным ни был писатель, он не знает, сколько времени будет жить его книга, а это значит, что он не знает и ее финала. Гениальную книгу дописывает Бог.

Не о смерти — о жизни тоскую, — / смерть заботливо смотрит на нас, — / когда в жизнь погрузиться рискую / до озноба, до донышка глаз. / Нет предельнее воли высокой, / чем шагать по тугому лучу / над бездонностью темно-глубокой, / чтобы вдруг осознать: я лечу!..

Незадолго до кончины совершил турне по Америке. Говорил на сцене уже тихо, двигался не очень уверенно, но всё равно это был тот самый Аркадий Райкин, которого все русскоязычные американцы знали, любили. Едва он появлялся из-за занавеса, как зрители вставали и... начинали плакать. Потому что понимали: больше этого великого артиста живым не увидят...

Так уж случилось, что лучшим русским диктором был еврей. Так уж случилось, что хранителями и реставраторами славянского, старорусского изобразительного искусства, уничтожавшегося советской властью, стали евреи. Так уж случилось, что продолжателями благородных традиций русской земской медицины проявили себя евреи.

Переселяясь в Израиль, люди не меняются. Они уносят с собой привычки, вкусы, любовь, болезни, характер, одиночество... Вот только с профессией дело обстоит сложнее. В новой стране не каждый профессионал может найти работу. Евреи, недавно переселившиеся в Израиль (олия), видят страну через собственную судьбу. Сколько судеб, - столько и мнений. Здесь не место объективности.

Древняя это история, очень древняя. Древняя настолько, что нынче никто уж и судить не возьмется ни какого она роду-племени, ни краев из каких, ни каких она давних времен. А раз так, то нет-нет, да и услышишь, мол, кто-то помнит ее разве что не с колыбели, а, стало быть, и родом она из тех пределов, откуда и сам человек. А кто-то, словно извиняясь, еще и добавить не преминет: «Только какая же это история, когда это сказка! Сказка – и больше ничего»… Что тут возразишь: родиться она и впрямь могла где угодно, то есть, там, где живут люди, вернее – там, где люди и… Но только для кого-то она и в самом деле сказка, а для кого-то – история. А вот история… История, уж если и могла произойти, то могла произойти только здесь. И лишь за древностью лет, пока она хвостом тянулась за людьми, куда б они ни шли и где бы ни селились, она и обросла: где домыслами, а где – догадками, а где – и воображением досужим. Уж я-то знаю.

Известный в Японии мастер чайной церемонии поссорился однажды с местным военачальником и вызвал его на бой. Вечером он пошёл к своему другу, мастеру поединков, и попросил обучить его владению мечом.

Корниловское выступление (конец августа 1917-го г.), как известно, названо по имени Верховного главнокомандующего, генерала Л.Г. Корнилова. Но в нем принимал участие еще один генерал, причем участие его было настолько активным и могло стать настолько решающим, что, вероятно, не было бы ошибкой назвать это выступление по именам как Корнилова, так и этого второго генерала – А.М. Крымова. Т.е. корниловско-крымовским. Не случайно генерала Крымова называли «мечом Корнилова».

Этот представитель роскошного русского барства обладал тем счастливым качеством, которое А.С. Пушкин назвал “необыкновенное чувство изящного”. Семен Кириллович Нарышкин (1710-1775) слыл первым щёголем своего времени и одновременно славился “прекрасными сведениями о многих предметах”. Это в XIX веке возобладает мнение, что “можно быть дельным человеком и думать о красе ногтей”, и щегольство вполне может сочетаться с учёностью.

Если писать одну правду, тебя могут привлечь за клевету. Поэтому иногда лучше разбавить её вымыслом. Данный роман и есть пример такого синтеза.

Глава из книги «Весенняя песня скворца»

В отличие от Юры Ростовцева, который в любом случае — в доме ли, или где-то в общественном месте — выставлял перед Виктором Петровичем диктофон, и тот говорил: «Да убери ты эту штуковину»,— я никогда не вела никаких записей: что мы правили в тексте, о чём разговаривали с Виктором Петровичем,— полагалась на свою память. А получается, что зря. Многое уже утратилось, а то, что осталось, видимо, и есть самое важное, что хочется рассказать об этом человеке, работа и общение с которым остаются незабываемым счастьем.

У искусства и общества диаметрально противоположные задачи: общество готовит человека к жизни, а искусство ? к смерти, и поэтому общество порабощает, а искусство освобождает, так же, как и смерть освобождает человека от жизни, а по большому счету, и вообще от всякой ответственности.

30 фильмов, которые не понравились Андрею Тарковскому

Со своего ложа видит она как восходит Венера. Еще. Со своего ложа в ясную погоду видит она как восходит Венера а за ней солнце. Тогда она сердится на основные устои жизни. Еще. Вечером в ясную погоду она торжествует реванш. Над Венерой. У другого окна. Сидя прямо и неподвижно на старом своем стуле она сторожит лучезарную. Старый сосновый стул с перекладинами и без подлокотников. Она выплывает из последних лучей и все сильней и сильней сверкая клонится к горизонту и в свой черед низвергается в бездну. Венера. Еще. Прямая и неподвижная сидит в нарастающей тьме. Вся в черном. Это сильнее нее – хранить осанку. Часто она застывает на месте когда встает на ноги и куда?то бредет. И лишь долгое время спустя находит силы идти дальше. Уже не помня ни куда ни зачем. Особенно трудно вставать с колен. Одна рука лежит поверх другой обе на что?нибудь опираются. Например на ножку кровати. А к ним прижимается голова. И вот она словно окаменела перед лицом ночи. Темноту прорезает только белизна волос и голубоватая белизна лица и рук. Для глаза которому больше не нужен свет чтобы видеть. Но это теперь. Словно она все еще жива бедная.

Идея «Упражнений в стиле» возникла у Кено еще в тридцатые годы. Исходным толчком можно считать концерт «Искусства Фуги» И.С. Баха в зале Плейель, где Кено оказался вместе с писателем Мишелем Лейрисом, который вспоминает: «Я помню, что мы слушали очень увлеченно, и, выходя из зала, подумали, что было бы интересно сделать что-нибудь подобное, но в литературном плане (рассматривая произведение Баха не как контрапункт и фугу, а как выстраивание произведения посредством почти бесконечных вариаций на какую-нибудь простейшую тему). По-моему, у Кено это получилось с «Упражнениями в стиле», которые было бы ошибочно воспринимать как нечто сугубо юмористическое»