В 1965 г. были арестованы мои друзья, писатели Юлий Даниэль и Андрей Синявский. Ильмех осудил мои попытки помочь им: «Если Вы хотите оставаться ученым, Вы можете быть диэлектриком, но не проводником диссидентских идей», однако использовал все свое влияние и глубокое уважение ректора И.Г. Петровского и не допустил моего увольнения из Московского университета.

Используя свою особую литературную форму, Рената Лис повествует об эмигрантских годах русского классика, лауреата Нобелевской премии Ивана Алексеевича Бунина. Следом за своим героем она отправляется в Москву, Париж и Грасс, не придерживаясь строгой хронологии, поскольку книга развивается согласно собственной интригующей логике, где есть место и для художественных образов, и для личных размышлений, и для репортажных заметок. В одной из глав автор полностью отступает в тень, давая своим героям возможность заговорить в полный голос. Лис удалось создать удивительно яркий портрет Бунина, человека из плоти и крови, знакомого незнакомца, за который она была удостоена наград и номинирована на престижные литературные премии Польши. Книгу завершает хронология жизни и творчества И.А. Бунина и список источников, которыми пользовалась Р. Лис при написании Образ писателя в книге Ренаты Лис далек от житийной святости старых полотен. В этой красочной и тщательно составленной мозаике есть место не только сочувствию, но и иронии, трагедии и трагикомизму. Книгу отличает редко встречаемое внимание к деталям и точность подобранных цитат, чуткое, присущее самому Бунину отношение к природе и острота видения.

Я буду писать то, что сейчас считаю для себя особенно важным или, на худой конец, занятным, и, конечно, не только о себе, но кое-что и о своем времени — без этого нельзя понять события моей жизни. А почему «Посмертные записи»? Потому что тот Пиквикский клуб, в который и я входил — довольно широкий (не в глобальных масштабах) круг людей, для которых главным была наука, перестал существовать.

С 1914 г. у А.Н. Крылова начался роман с другой женщиной[11], семья Крыловых распалась. После 1919 г. Е.Д. Крылова с дочерью Анной эмигрировали во Францию. Но отношения между бывшими супругами сохранялись доброжелательными, А.Н. Крылов заботился о жене и дочери, поддерживал переписку. Когда Крылов не работал за границей как представитель советского правительства, он жил на Каменноостровском пр., д. 58. В 1927 г. Крылов вернулся в Россию и более за границу не выезжал.

Предположение о том, что Томас Манн просто ошибся, перенеся фразу из новеллы «Кровь Вельзунгов» из одного места романа «Королевское высочество» в другое и забыв стереть ее первое появление, слишком просто, чтобы быть правдой. Но и допущение, что такому Мастеру слова отказал художественный вкус, столь же невероятно. Как бы то ни было, но такой пассаж должен быть прокомментирован специалистами, однако в толстом томе комментариев к роману упоминания этого странного повтора нет.

Внутри устоявшегося языка описания, которым пользуются современные урбанисты и социологи, сформировались определенные модели мышления о городе — иными словами, концептуализации. Сегодня понятия, составляющие их фундамент, и сами модели мышления переживают период смысловой «инфляции» и остро нуждаются в серьезной рефлексии. Эта книга о таких концептуализациях: об истории их возникновения и противостояния, о философских основаниях и попытках воплотить их в жизнь. В своем исследовании Виктор Вахштайн показывает, как идеи «локального сообщества», «городской повседневности», «территориального контроля», «общественного пространства» и «социальной сегрегации» закреплялись в языке социологов, архитекторов и планировщиков, как из категорий познания превращались в инструменты управления. Теория концептуализации обнаруживает в хаотичном многообразии современных мегаполисов следы созданных исследовательским воображением утопических городов — от Бурдьеполиса до Сьюдад Деланды. Виктор Вахштайн — кандидат социологических наук, MA in sociology Манчестерского университета, декан факультета социальных наук Московской высшей школы социальных и экономических наук («Шанинки»), декан философско-социологического факультета РАНХиГС.

Бывшие партийные руководители всех рангов, ректорат и деканаты, заведующие кафедрами и лабораториями, административные работники всех уровней — всё пропитано жесткой неприязнью к так называемым «лицам еврейской национальности». Некоторые ведут себя абсолютно непримиримо во всех ситуациях — их называют зоологическими антисемитами, другие чутко ждут специальной отмашки.

А дело было так. Несколько студентов гумфака выпивали, им захотелось добавить, но уже негде было купить! Тогда они решили, что во всём виноваты евреи! Подошли к черному входу в общежитие 3 (это то, которое ближе всего к зданию универа было), стали в две шеренги, т.е. образовали как бы коридор, и стали спрашивать всех входящих: «Ты еврей?» Ну, кто-то ответил: «Да!». И они начали его бить!!!

Интересно, что самые первые герои-евреи — генерал-полковники Григорий Михайлович Штерн и Яков Владимирович Смушкевич — получили свои звeзды за Халхин-Гол, причем у Смушкевича это была уже вторая (первая — за Испанию). Оба погибли в один и тот же день — 28 октября 1941 г., в разгар немецкого наступления на Москву. Обоих расстреляли… на даче НКВД в поселке Барбыш под Куйбышевым (Самарой).

Известный журналист и автор нескольких бестселлеров Эрик Ларсон предлагает читателю погрузиться в атмосферу Берлина 30х гг. XX в., в переломный период новейшей истории Германии - от назначения Гитлера на пост канцлера до узурпации им власти и превращения страны в «сад чудовищ» - диктатуру, активно готовящуюся к войне. В этот период США придерживались позиции невмешательства и предпочитали не замечать милитаризации, преследования инакомыслящих и признаков будущего террора. Главные герои книги - Уильям Додд, в 1933 г. назначенный послом США в Берлине, и его дочь, светская львица, которая поначалу восхищалась гитлеровским режимом. В основе сюжета - официальные документы, мемуары, дневники и письма, позволяющие узнать о судьбе главных героев: дипломатов, общественных деятелей, журналистов, представителей нацистской верхушки и простых людей. Вместе с послом и его семьей читатель проходит путь от неприятия реальности к осознанию зла, которое несет режим нацистов, а затем - к отчаянным, но безуспешным попыткам предупредить мир о грозящей опасности.

... В ритме шагов всплывало нечто рифмованное, хоть и осеннее: «под шершавый ветра свист облетает жухлый лист, намокает торс Венеры, шеи гнут пенсионеры, вдоль канала, как канальи, на кривых ногах каная». Кажется, это я когда-то сочинил? Пора переквалифицироваться в поэты, ёрничал Кузищев.

...Но тут Полина вспомнила об Анне Ахматовой, чей выбор пал на патологоанатома. Это еще ужаснее! Заниматься не живыми, а умершими! И как так случилось? Однако для Ахматовой это плохо закончилось, патологоанатом повел себя предательски, и она, бедная, потом меняла стихотворные строчки и посвящения…

В дамки метил оголтело, / надрывался день-деньской. / Жизнь промчалась, пролетела - / смерть пришла и с ней покой. / Ах, воитель - победитель, / что ж ты сдался и поник? / Никому ты не учитель, / никому не ученик.

... Поэзия - это чума / хуже триппера, гнусь несусветная. / Но представьте себе, каково им нести эту ношу. / Посочувствуйте им...

... А консул французский сказал на одном выступленье: / «В Париже и славы побольше, и денежных знаков. / Хотите вернуться?» Ответ повергал в изумленье: / «Зачем возвращаться, коль зритель везде одинаков?»

Со времен анонимного позднеантичного трактата «О возвышенном» эта эстетическая категория означает нечто величественное, что открыто чувствам и в то же время выходит за пределы чувственного опыта. Нас может возвышать новизна, событие, свободный поступок, суверенное решение, но также война, смерть, утрата, травма — все, что отсылает к непредставимому или непредставленному. Поэтому не случайно, что понятие возвышенного привлекает особое внимание в эпоху модерна, когда опыт постоянного обновления — «выхода из несовершеннолетия» (И. Кант) и одновременно утраты традиции (Э. Берк) становится основополагающим для западной культуры. Уже в XX веке Т. Адорно и Ж.‑Ф. Лиотар связывают возвышенное с проблемой статуса искусства «после Освенцима». На этих примерах выдающийся российский философ и теоретик искусства Валерий Подорога показывает, как от понятия возвышенного зависит наше понимание и переживание времени. На каждом новом этапе истории возвышенное принимает новые очертания и в некотором смысле гарантирует, что в истории не может быть ничего окончательного: «Так и остается загадкой, где и когда, в какой мере и с какой интенсивностью может проявляться чувство возвышенного, и что оно, проявляясь, обнаруживает в нас». Валерий Подорога (1946–2020) — философ, антрополог, художественный критик, автор более двадцати монографий, посвященных современной западной мысли, русской литературе, кино и феномену телесности.

Беллетристика Валентины Дмитриевны Маркаде вполне заслуживает того, чтобы быть изданной отдельной книжкой.

и почему-то очень важно было не упуская ни одной детали быть пулей – и спасением от пули – (глаза закрыла – а тебя не стало, глаза открыла – так и не вернули) всего пчелой в пыльце и звёздной пыли пчелой весенней и водою талой

– Многое здесь верно, пожалуй. Но и уточнения нелишни. Заводы – современные храмы, автомобили – передвижные жертвенники. В древности, изрекая туманные инвокации, в священный огонь бросали тук животных, рога и копыта или ещё что-то. Сегодня, матерясь, заливают в бак бензин. Обсценная лексика, по сути, описывает древние сексуальные практики, обязательные в архаичных культах плодородия. Если подумать, суть осталась неизменной. Хотя есть и некое развитие, не в смысле «улучшение»: Демоны научились сосуществовать с нами, не вступая с нами в открытый диалог. В астральном мире тенденции как у нас, курс на индивидуализм, замкнутость, внутреннюю самодостаточность, стремление избегать коммуникации. А кровавые жертвы неизбежно оборачивались разговорами. Впрочем, демоническое влияние всегда враждебно и гибельно. И тогда, и сейчас.

В отличие от коротышки, в их действиях не было ничего суетливого, лишь холодная сосредоточенность идущей по следу гончей. «Мафиози» хватило каких-то двух-трёх поворотов головы, чтобы оценить обстановку, а затем его глаза сосредоточились на замершем на месте Джонасе. С поразительной для своей комплекции скоростью человек в пальто приблизился, и Джонас как в кошмарном сне увидел над собой лицо с двойным подбородком, мясистыми губами и тонкими будто бы женскими бровями, совершенно нелепо смотревшимися на фоне массивного выпуклого лба. От «мафиози» пахло потом, табаком, крепким одеколоном и погоней, и когда он раскрыл рот, то в его скрипучем голосе было слышно опьянение азартом.

коктебельского ветра послушать хочу, его зуммер прерывистый и многослойный, многословие спутников мне по плечу – я учу наизусть иллюзорные войны, я кидаю кольцо в коктебельский очаг, запрягаю пальто и глушу небылицы… перевод этой бухты на русский начав, не могу перестать, то бишь – остановиться.

Марио Ливио, рассказывая о судьбе Галилея, показывает, что история повторяется: современные ученые могут столкнуться с тем, что чуть не погубило ученого эпохи Возрождения, — с игнорированием, а порой даже с отрицанием результатов, полученных в ходе научных наблюдений и экспериментов. Живое изложение фактов о судьбе Галилея сочетается с размышлениями о положении науки и ученых в современном мире.

Наверное, многие иностранцы поражались галантностью, изысканностью, с которыми русский мужчина относится к женщине, особенно малознакомой, особенно в начале марта. Однако они же приходили в состояние полного изумления, видя, что на самых тяжелых, грязных и малооплачиваемых работах в России заняты исключительно женщины, мужчины же наблюдают, как «слабые существа» в ватниках орудуют неподъемными тяжестями и т.д.

Когда мы в 1990 году приехали в Израиль, я довольно плохо представлял себе, с чем придется столкнуться на пути своей профессиональной реабилитации. Знал, что надо сдавать какой-то экзамен, и всё. В 1989 году ввели экзамен для получения права на медицинскую практику, о нем-то я и был наслышан. И долгое время считал, что страшнее этой кошки зверя нет.

С тех пор система интеллектуального геноцида совершенствовалась, даже автоматизировалась. Но суть осталась. Если не допускать в науку сильнейших, то дается простор серости. А серость убивает науку. Так, совершая преступление против еврейских юношей и девушек, система убивала себя саму. Жаль, что история учит только тому, что она ни чему не учит.

В течение восьми лет, с 2011 по 2019 год, народный артист России, режиссер, писатель, художественный руководитель московского театра «Эрмитаж» Михаил Левитин вел на канале «Культура» передачи о событиях 20-30-х годов прошлого века в театральном мире и около него, о великих людях трагической судьбы, порой несправедливо забытых. Сценариев этих передач никогда не существовало. Перед вами — запись импровизаций, устных рассказов Михаила Левитина, имевших немалый успех у телезрителей. Названа книга словами Игоря Герасимовича Терентьева, поэта, художника и режиссера, погибшего в тридцать седьмом: «Невероятная легкость и ужасное любопытство».

Птицы с просторными лицами,/ Как похоронный конвой./ Так далеко наши близкие,/ Знать бы еще — кто живой.

Когда я пишу, что Боттичелли был человек с тонкой восприимчивой душой, я имею в виду воздействие на него всего им увиденного и прочитанного. Один человек выходит из концерта, полный впечатлений и энергии, другой — в восторге, третий — в слезах. Если эти трое — художники, то первый — Буонаротти, второй — Рафаэль, и третий — Боттичелли.

Свое мнение о национальной принадлежности тому или иному государству Эйнштейн остроумно высказал в статье, опубликованной в лондонской газете «Times» в номере от 28 ноября 1919 года, в которой повеселил читателя своеобразным принципом «политической относительности»: «Сегодня в Германии я «немецкий ученый», а в Англии – «швейцарский еврей». Но если меня будут представлять заклятым врагом, то, наоборот, для немцев я стану «швейцарским евреем», а для англичан ˙— «немецким ученым»».