Non-fiction

«Чего я никогда не прощу Троцкому-Бронштейну и Ульянову-Бланку с их интернациональной бандой — так это того, что они нарушили естественный ход вещей, “опрокинули шахматную доску”. Ладно бы, если бы это была просто игра, но на доске были десятки миллионов человеческих жизней, десятки миллионов! И дьяволы опрокинули все эти жизни в кровавую бездну начала ХХ века… Да, я знаю, что у моей империи были тогда большие проблемы, что Государь наш, управляя огромным государством, далеко не всегда оказывался на высоте положения, а уж его министры — тем более. Но я глубоко убежден в том, что и в те непростые времена в России можно было обойтись без великой крови. Той крови, которую мы будем расхлебывать еще как минимум несколько веков…»

Вернеру Гейзенбергу, возглавившему Институт теоретической физики, пришлось начинать практически с нуля: без ассистентов, без квартиры, всего с одним студентом, собирающимся писать диссертацию по физике…

Понятия «ирония» и «сила духа» не входят в словарь физики, но к рождению нового знания в физике и его развитию они причастны, как и некоторые другие ненаучные события. Вскоре после защиты cGh-диссертации М. П. Бронштейну исполнилось 29 лет, — жить ему оставалось всего полтора года, и эта жизнь была очень насыщенной.

В первой научно-популярной книге Эйнштейна по теории относительности, законченной декабре 1916 г. и увидевшей свет в 1917 г., дана, наконец, высочайшая оценка четырехмерной концепции и соответствующих идей Минковского, «без которых общая теория относительности…, быть может, оставалась бы в зачаточном состоянии».

Приведённая информация свидетельствует не о простом участии С.А. Яновской в погромной акции, направленной против Н.Н. Лузина, но о том, что она взяла на себя роль организатора и руководителя этого собрания: она задала ему тон и определила характер его резолюции. Нежелание видеть этого профессором Левиным может вызывать только искреннее удивление.

Всего шесть писем, причем два из них не целиком. Никакого продолжения, романтической истории. Но мне как-то интересно думать о юноше с такими мыслями в таком времени. Вероятно, в письмах к девушке есть что-то показное, но ведь важно, что именно он считал «красивым» показать девушке.

Сталин прибег еще к одному демагогическому ухищрению после смерти Ленина: стал выдавать свои интересы за развитие взглядов и чаяний Ленина. «Идти ленинским курсом» – призывал он. Правда, от Ленина в его действиях часто оставалось только умение добиваться своих целей любыми средствами. Он действительно был отличным учеником Ленина в этом отношении.

Расправа над царской семьей покончила с царским самодержавием, но не с российским деспотизмом. Он принял иную, гораздо более тотальную форму. Самовластие партийных вождей сомкнулось с самовластием бунтующей черни, аракчеевщина с пугачевщиной. Жестокая борьба за власть на большевистском Олимпе — это лишь продолжение того, что происходило на вершинах власти в царской России.

Конечно, западноевропейская Касталия была чужда и контрастна основному социуму, но — возможна и допустима. Представить себе их в условиях России просто невозможно, не по варварской дикости русских, а по жгучей нетерпимости властей к независимому уму, не подмятому и не покореженному на дыбе или под линем. Ведь даже христианство в России — барская затея, и духовная жизнь должна быть подконтрольна державе и скипетру.

Всякому известно, что не очень-то много людей любит читать. Школьники, естественно, не исключение. Поэтому я изобретала всевозможные способы, которые помогли бы обмануть настороженное отношение детей к художественной литературе. Оказалось, это не так уж трудно.

Один из главных результатов всей социологической деятельности А.Н. Алексеева — явное, открытое, манифестируемое введение автора в контекст научного исследования. Его познавательный метод — «наблюдающее участие» делает наблюдателя активным, зачастую — провокативным актором изучаемых им сложных, конфликтных процессов. В российской социологии до Алексеева такого «натурного эксперимента» никто не проводил.

Думаю, что сегодня директор Стокгольмского математического института имени Миттаг-Леффлера, профессор А.А. Лаптев от души благодарен советской системе, сократившей ему пожизненный срок отбывания в России. Ведь, не будучи евреем, Арий Ариевич был прикован к этой стране, как каторжник к бетонному блоку (именно к блоку, не к ядру: ядро можно за собой таскать, а блок — нет).

Тем временем старейший русский журнал Зарубежъя, когда-то опрометчиво названный «Новым Журналом», испытывал очередной кризис. Нет, не денежный, хотя и он тоже, — впрочем, как и всегда. После кончины бессменного Романа Гуля на редакторское место заступил Юрий Кашкаров, и некоторое время это издание, пусть неуверенно, держалось прежнего, слегка попахивающего нафталином, курса.

Утром я поехал на север в Инголдмелс и нашел батлинский лагерь. Это было несложно: огромный комплекс, выглядящий, как тюремная зона. Устрашающего вида ограда с изодранной верхушкой вокруг лагеря, как будто он пытался удержать людей, сбегавших из него. На главном входе имелись шлагбаум и будка охраны.

Неизвестно, с лёгкой руки которого из сочинителей – безвестного ли автора фольклорной песенки, таинственного ли «П.Ф.Б.», пылкого ли Сикара или скептического Долгорукого, бумагомарателей одолело желание писать об Одессе, но с момента рождения она становится не только фактом истории и географии, но и литературы.