Проза

«Не всё, конечно, было правдой, но где её сейчас найдёшь — правду в чистом виде… Из всех историй мне больше всего запомнились три: про сверхскупость, сверхнаглость и сверхтупость…»

На каждом из нас держится мир, и, когда мы виноваты, опирающийся на нас участок мира прогибается и трещит. Вина — это немного (а то и много) обрушение мира. Всякая, мнится, вина онтологична и подтачивает основы бытия, даже если «просто» не сдать текст вовремя.

Прожив всего месяц на родине предков, старик вновь почувствовал себя неандертальцем. Как и до отъезда в Америку. Бесправным, беззащитным, безвольным существом, замерзающим на северных ветрах.

Я слыхал много волшебных сказок про тысячу процентов быстрой прибыли, но лично сам ничего подобного ещё не встречал. Обычно такие штуки оказываются жульничеством, на которое попадаются лишь самые наивные простаки. Но чем чёрт не шутит? Я всё же тёртый калач, меня так просто на мякине не проведёшь.

Солнце пряталось за высокие сосны, а тень от них протянулась уже до середины реки, когда Матвей с Семёном, выпив понемногу, решили всё-таки порыбачить. Они разошлись по своим отмелям, но рыбалка не задалась, и часа за три у них набралось на двоих с десяток окуней и пять плотвичек.

Дорога на Варшаву в конце 80-х гигантским пылесосом смела из впавшей в ступор страны остатки совкового ширпотреба. И — короткое замыкание. Чеки «Внешпосылторга» и валютные понты «Берёзок» исчезли как мираж. Новый НЭП. Хазы и малины. Гоп-стоп. И счетчики закрутились.

Поздно ночью катер с красноармейцами подтащит баржу к берегу. Из 109 пленников живыми были 75 человек. А война продолжалась… Командующий фронтом Гузарский в донесении Аралову (копии Троцкому и Муралову): «Не стал бы требовать еще химических снарядов. Подтверждаю необходимость присылки: во-первых, стойкого однородного отряда в тысячу человек, желательно латышей или китайцев. Тогда успех гарантирую».

Мы не из центра Москвы. Мы – не арбатские, не пречистенские, даже не покровские... Мы – люд простецкий: с Мещанских улиц. А они до войны в большинстве были деревянные, булыжные. Ни водопровода, ни канализации. Воду брали из уличных колонок, которые зимой обледеневают. Одно слово – окраина! Мещанских – целых аж четыре. Большая, длинная – это 1-я, потом 2-я, 3-я и совсем коротенькая – 4-я. А между ними множество переулков. Наш переулок – Орловский.

Их пересчитывали «по головам» перед тихим часом. «Можете отправляться спать», скомандовала наставница. И дети невесело побрели по жаре к двухэтажному деревянному дому – приюту для малолеток, чьи родители «геройски погибли на фронте». «А ты, Машенька, останься, за тобой пришли», придержала ее наставница.

Что он делал тогда? Была нынешняя жизнь платой за те смерти и грехи Афгана? Сколько человек убил он там? Десять? Двадцать? Его ли были те пули, что поставили точки во многих жизнях? Те несколько семей, что они расстреляли, когда поблизости не было особистов, тот пацан, что кинулся на него с ножом, которого он застрелил в упор. Они никогда не снились ему, и он почти не вспоминал о них.

...Утром меня растолкал главврач… и был злой, как недопивший мент. Он кричал на меня: ах ты, тварь упитая, это что за шнягу ты замутила ночью на моём хозяйстве, что у меня сегодня три жмура на горбу? Ну, ладно, две старушки, я их спокойно спишу, но полковник! Я била себя в грудь, и плакала… я никогда не плачу, а тут спьяну заплакала… прости, полковник, я последняя шняга…

...мне тут надо для конкурса написать юмористический рассказ, условие – должно быть ровно двести слов. Дай идею. - Вот тебе сразу готовый рассказ. Запоминай. Друзья решили однажды подшутить над рядовым Шульцем и подпилили доски в туалете. Итак, написано десять слов. Остальные сто девяносто слов сказал рядовой Шульц, когда провалился в туалет…

Многие смеялись над Володькой, когда он в деревне появился. Некоторые издевались. Особенно подвыпившие. Мальчишки первое время, когда сталкивались с ним, пальцами показывали на нескладную грушевидную фигуру, на галифе и стоптанные тапочки, на линялую грязную майку и китель с блестящими пуговками. Показывали на него, смеялись над ним и обзывали – дурачком.

Постройки, дома несли в себе стиль времён казачества, когда вольный разбойный люд во главе с Ермаком покорял Сибирь. Одну сторону поселения загораживал высокий частокол. По небольшой улице городка ходили люди. И люди эти были казаки, у одного из них мы увидели длинную старинную пищаль на треноге, у других на поясе висели сабли и в руках были пики.

Наверное, со времен Достоевского известно, что каждый мегаполис обречен на своего маньяка. А что говорить о городе на Неве, «прославленном» в этом отношении «Преступлением и наказанием»? В конце шестидесятых годов в одном из проблемных районов города объявился квартирный вор-«мокрушник», не оставляющий в живых свидетелей своих преступлений...