Проза

Потом я узнал, что если ты не еврей, то бояться тебе в этой школе было, в общем, нечего. Других делений местные не знали. Хотя некоторые ребята не вполне были во мне уверены, потому что из детей ни один ведь еврея в глаза не видел.

Первое, что он услышал, было попискивание приборов – равномерное, ритмичное, и даже весёлое, как ему показалось. Он открыл глаза и увидел врача и медсестру, склонившихся над его кроватью.

Обмылком стирального мыла старательно и долго натирал «родной» конец веревки. Завязал, продел голову, попробовал: елозит. Теперь не переваливаться через подоконник головою вниз, а забраться на него с ногами и свесить их на улицу. Когда это удалось, то, еще немного продвинувшись вперед, оттолкнулся ладонями и соскользнул вниз.

Иван вздрогнул, будто к нему подключили ток высокого напряжения. В его мозгу соединились связи памяти. Не тот ли это поезд, о котором он читал в газете, а потом видел в программе «Очевидное - невероятно»? Рассказывалась история (он мог сейчас слово в слово ее повторить) о пропавшем пригородном поезде с тремя вагонами «Симферополь-Севастополь». Поезд, битком набитый пассажирами, ехавшими на отдых, не доехал до конечной остановки - пропал. Но самое интересное, что этот самый поезд видели в Конотопе во время гражданской войны.

В свете мерцающих огоньков он видел лишь удивление на плоских темных лицах; вдобавок вдруг с удивлением обнаружил, что те, кажется, вообще не понимают русского языка, хотя вроде бы внимательно вслушиваются в его речь. А это уж было что-то новенькое, как хотите. Прежде вся эта публика отлично понимала по-русски, хотя, само собой, коверкала родную речь… Что же теперь-то сделалось? Живут, понимаете ли, чуть не в центре города, а по-русски ни бельмеса?!

День клонился к закату. Над лагерем разносились запахи жареной свинины и звуки уже современной музыки. Молодые девушки в набедренных повязках яростно соревновались в танце с обручами. Меж ними носились разгорячённые алкоголем и молодыми полуголыми телами два седовласых джентльмена, забывших о возрасте. И вообще обо всём на свете.

В итоге на пару с Никитой, загорелый до черноты, худой, в дырявой одежде, я сидел у колониальной церкви Святой Лючии, ну а американка, так и не узнав меня, теребила шевелюру своего техасца, который, не оборачиваясь, басил: «O, honey». Это несправедливо, так не должно быть. Если бы я знал, кто меня сдал тогда, словно шавку…

На тощих птичьих ногах бродил по камням он, и красным подземным огнем горели следы его, трехпалые когтистые метки, и мутной, нечистой водой вскипали ручьи, в которых утолял он жажду свою. Серым, осклизлым угрем таился в речном иле, сонмами падальщиц-мух кружился над лицами путников и пастухов, ревел в тростниках разморенным жарой бегемотом, нешама бли гуф, душа без тела, сумеречное порождение субботы.

Since that day, their disappointed neighbors had been waiting in vain by the windows to get a glimpse of this loving odd Russian couple, but never again did they see their merging silhouettes, rambling aimlessly through the deserted Parisian streets, slowly drifting into night quietude.

По полю, где сено уже собрано в стога, пыль, слепни и жара, торопливо шли беспорядочной толпой дети и усталые солдаты. Последним брел пьяный и веселый сатир. Когда он подошел ближе, она узнала в нем художника в молодости, но он засмеялся ей в лицо и стал похож на себя нынешнего, с бессильным оскалом черных зубов.

Уже робко забрежил осенний серенький рассвет, и священника в черном долгополом подряснике, с поблескивающим крестом на груди, было хорошо видно. Все напряженно и ожидающе уставились ему в спину. В узкую щель между створками ворот храма, почти на уровне паперти, высовывался вороненый короткий ствол автомата...

...Боцман пришел в себя уже утром. На пустынном пляже никого не было. Рядом стояла древнегреческая амфора, доверху наполненная чем-то желтым. Гирь не было видно. «Золото, что ли? — безразлично подумал Матушкин, тронув мокрым пальцем желтые кружочки. — Интересно, откуда?..»

«Всю ночь она плавала по морю на белом, блестящем на солнце паруснике, на палубе познакомилась с поэтом. Они сошли к нему в каюту, где она увидала на полу женскую шпильку и спросила игриво: “К вам часто ходят женщины?” “Часто”, — согласился поэт. Тогда она разделась, забралась на кровать и… проснулась...»

«Я вышел со своего двора в 9.55 по московскому времени 20 сентября 2015 года. Так показывали оба моих мобильных телефона. Почему у меня их два? Да потому, что при помощи одного я частенько разыскиваю другой. С удовольствием шагая по чистой асфальтовой дороге, наверное, от хорошей погоды и как бы разлитой в самом воздухе общей радости существования я чувствовал явный прилив сил. За минуту прикинул планы на весь день, а потом вернулся к своему сну — стал вспоминать нашу коммуналку…»

«Старшина протянул мне рубль, я надел шинель и пошел. Дневальный на тумбочке засыпал на ходу, ну то есть стоя, но чувство воинского долга и солдатская совесть не давали ему этого сделать. В последний момент, когда подгибались ноги в коленях, он вздрагивал, задирал башку вверх и зорко смотрел осоловелыми глазами на окружающую действительность. “Не спи — замерзнешь”, — бросил я ему на ходу. Он моргнул мне два раза обоими глазами и открыл было рот, чтобы что-то ответить, но я уже был на лестнице…»