Проза

Предвыборная кампания стала приносить осязаемые плоды. Крестьяне все чаще собирались на пятачке у «тмининформа», в харчевне уже песни слышались не только по субботам, а чуть ли не каждый вечер, дети все реже посещали школу, тмин на плантациях рос из рук вон плохо. Автолавка «Тнувы» доставляла теперь товары в село ежедневно. Доходы шофера от импорта-экспорта намного превысили его зарплату госслужащего. Надобность в почтовых голубях начисто отпала, и складской сторож однажды зажарил их на вертеле. Вся связь с внешним миром велась теперь исключительно через шофера. Какие только заказы не приходилось ему выполнять. Бывали даже случаи массового психоза. Однажды Малка ни с того ни с сего стала распространять благоухание. Женщины всего села всполошились, и к вечеру у автолавки выстроилась очередь мужей, просящих шофера привезти душистой воды. Назавтра весь Знайнаших был пропитан ароматом тройного одеколона.

Такая жизнь продолжалась два года, до 10 мая 1940, когда части немецкой армии вторглись в Бельгию. Местные власти дали распоряжение всем мужчинам, немецким подданным, даже имевшим статус беженцев, явиться на сборный пункт. С этого момента Мейталь потеряла с мужем связь. Немецкая армия приближалась к городу, и Мейталь с детьми от 7-ми до 16-ти лет оказалась в потоке беженцев, которые в панике устремились во Францию, надеясь на защиту её считавшейся сильной армии. Поезда были забиты до отказа, люди ехали даже на крышах. Те, кто не мог «прицепиться» к поезду, шли пешком. Немецкие самолеты бомбили этот человеческий поток. (В это время советские власти снабжали немцев продовольствием, выполняя «договор о ненападении». А через год такой же кошмар испытали и помнят те, кто бежал с западных территорий СССР на восток).

Для так называемой индустриализации советской власти понадобилось золото. В числе других стали трясти зубных врачей. Арестовали мужа Сони. В тюрьме он сидел недолго, но вышел из неё совершенно больным и вскоре умер. Соня очень страдала, ибо считала себя виноватой за решение вернуться из Швейцарии в эту страшную страну. Она старалась работать, несмотря на случавшиеся приступы умопомрачения. Жила Соня в Перми.

Тем временем, вскоре после моего переезда из Серпухова в Москву маме, наконец, дали комнату. Была она площадью 12 кв м в трехкомнатной квартире; в остальных двух комнатах жила татарская семья из пятерых человек с шестым на подходе. Находилось квартира в новом девятиэтажном доме в новостройках Юго-Запада, на Ломоносовском проспекте. Так мы с мамой стали жить нормальной семьей из мамы с сыном (сыну, правда, было уже 32 года). Переехали мы туда в декабре 1956 или январе 1957 года. У меня, наконец, появилось свое жильё, куда я мог приводить друзей, и я решил устроить новоселье (пока мама гостила, по своему обыкновению, у родных и друзей). Я назначил сбор на 23 февраля, День Красной Армии. Среди гостей были Борис Прозоров с женой Стеллой и ее двоюродной сестрой Инной Галкиной. Инну они привели с собой, чтобы развлечь после ссоры с возлюбленным. Инне тогда было 22 года, она училась на последнем курсе Химико-технологического института им. Менделеева. Пришли также мои сокурсники по ВИИЯКА Юра Черневский с новой женой и Валентина Ершова. Главным событием этой вечеринки стало то, что я пригласил Инну пойти со мной назавтра на новоселье пополам с помолвкой к моему лагерному другу Жоре Семенову, и она согласилась.

И последнее, но чрезвычайно существенное для понимания объективной сути «евреев Украины» глазами писателя В.Гроссмана соавтора «Чёрной книги», автора романа «Жизнь и судьба». 28 апр. 2009, «Украина без евреев», перевод с идиш Р.Баумволь. (В.Гроссман писал на русском языке, но его авторский текст (1943) был уничтожен. Сохранился текст, напечатанный в переводе на идиш в газете "Эйникайт". Восстановлен в обратном переводе с идиш на русский): «Я побывал в очень многих украинских городах и селах … Все убиты, много сотен тысяч — миллион евреев на Украине... Это не смерть на войне с оружием в руках... Это убийство народа, убийство дома, семьи, книги, веры. Это убийство древа жизни... Убийство народной морали, традиций, веселых народных преданий, переходящих от дедов к внукам. Убийство воспоминаний и грустных песен, народной поэзии о веселой и горькой жизни. Это разрушение домашних гнезд и кладбищ. Уничтожение народа, который столетиями жил по соседству с украинским народом, вместе с ним трудился, деля радость и горе на одной и той же земле».

Одним словом, логика возвышенно мыслящих теоретиков – точь в точь как у того дурачка из народной сказки, что плакал на свадьбе, а, будучи за то поколочен, на похоронах решил сплясать. Проблема-то, оказывается, не в евреях, и даже не в мусульманах, проблема – в самих европейцах, что в упор не замечают отличие Божьего дара от яичницы и попросту неспособны объективно ситуацию оценить, отличить мнимую опасность от настоящей.

Но далее случилось вот что. В намеченный срок, вечерним поездом «Белград-Подгорица», я отправился в Черногорию. Ночью, когда я спал, воры «вскрыли» каким-то образом моё (двухместное) купе и вытащили, из кармана висящего на вешалке моего пиджака, бумажник с заграничным паспортом, деньгами и обратным билетом в Белград. На границе между Сербией и Черногорией меня разбудила «объединённая группа из пяти человек» (как я понял, состоящая из пограничника и таможенника Сербии, пограничника и таможенника Черногории, а также кондуктора вагона) с требованием предъявить паспорт.

В октябрьском номере «Природы» за 1913 г. О. Хвольсон публикует статью «О числе мировых агентов», в которой кратко анализирует эволюцию различных гипотез о первоосновах материи (вещество, теплород, магнетизм, электричество, эфир). Он, в частности, отмечает: «Мы переживаем период великой эволюции научной мысли. Старое рушилось, новое еще не построено» [15, с.1143] – очевидно, он имел в виду еще и квантовую «революцию», которая как раз происходила в этот период. Далее он пишет: «Современной науки по отношению к основным чертам картины мира не существует. Мы имеет дело с разнообразнейшими гипотезами выдающихся ученых, с хаосом противоположных взглядов, в котором разобраться нелегко» [15, с.1150]. «Эфир сейчас науке не нужен, он бесполезен (в силу своей непродуктивности – прим. К.Т.), – пишет в заключение Хвольсон. – К этой же идее о не существовании эфира приводит и принцип относительности, играющий большую роль в современной науке. Здесь не место его рассматривать. Отказываясь от эфира, мы должны приписать квантам самодовлеющую реальность». Вывод Хвольсона звучит актуально и сегодня: «Итак: эфира нет, но существуют кванты».

Узнав о том, что реабилитация отца, генерал-лейтенанта, всего лишь фикция («Ваши законы построены так, что сироты имеют меньше прав, чем те, у кого есть родители»), Гоша становится настоящим разбойником. И днём, и ночью он выходит на охоту в поисках сталиниста, чтобы избить его до бесчувствия. Борьба за место, таким образом, превратилась в «длинную однообразную цепь политических драк», «идейные избиения», или, как ещё говорил герой, в индивидуальное «политическое патрулирование» улиц. Политический террор, объясняет Гоша - это месть, приносящая удовлетворение тому, кому нанесена обида. Гоша довольно скоро находит таких же, как и он, хулиганов, творящих самосуд, определяя жертву по внешнему виду или какой-либо фразе. Тогда объявилось вдруг много людей с разрушенной трагической судьбой, и сопровождалось это явление даже некоторой растерянностью, правда кратковременной, властей, «перед этими трагическими судьбами и перед последствиями собственных деяний». Политический накал атмосферы был настолько высок, что коснулся и самых неожиданных, неучтённых в большой политике представителей общества - уличных проституток. С одной из них - сталинисткой - Гоша подрался на политической почве. И если не бояться преувеличений, можно сказать, что политически ангажированная уличная девица у Горенштейна - единственный в литературе персонаж.

Подход Белинкова к изучению творчества писателей был отнюдь не специфически литературоведческим, а в значительной степени историософским и социологическим. И не менее серьезным и глубоким, чем труды профессиональных историков, философов, политологов и социологов. И самое главное – он затрагивал такие пласты народной психологии и менталитета, которые выводили его на определенные умозаключения о характере, закономерностях и особенностях развития страны и общества. Выводы эти были пессимистичны. Звучали в тексте как лейтмотив. Рефреном били по восприятию читателя. И запоминались. Чему способствовала также образно-метафоричная их подача. Полагаю, что выбор Белинковым объектов для исследования (писателей) был предопределен тем, что позволял максимально обнажить точку зрения автора. Давал ему возможность делать свои негативные умозаключения, проникнутые духом противостояния. Если литературоведческий аспект (ракурс) и выступал здесь на первый взгляд, как основная задача, то философский и обществоведческий – как некая сущностная, глубинная сверхзадача. Но она-то, по-моему, и была главной целью написания всех его книг.

В моей молодости на слуху было «творчество масс». Это – попросту словесная абракадабра. Массы ничего творить не могут. А вот творческая среда – омерзительна. Какие темные страсти в ней бушуют. Творчество делает человека тщеславным, завистливым, эгоистичным, черствым. Ландау совсем не шутил, когда говорил, что детей заводить не надо, а если уж заведутся, следует их выставлять в форточку. Творчеству мешают всё и все: дети, близкие, друзья, жены.

Поверить, например, коммунистическим утопиям, поверить примитивной, хотя и зловредной, хитрой в то же самое время коммунистической «сказке про белого бычка» (про сказочное равенство, братство и счастье, которое принесет на своих трудовых плечах славный марксистский пролетариат и пр.,) было легко и крайне соблазнительно как раз в России с ее склонностью безгранично, беззаветно отдаваться сладкому вымыслу и сладким снам, безоговорочно верить любым волшебным сказкам, сколь бы глупы и даже нравственно безобразны они порой ни были!

Голос и впрямь был божественный... В общем, в мае 1990 года мы в кабинете Засурского назначили главным редактором Сережу Корзуна. После чего Буряк и Клигер начали каждый день требовать – выходите в эфир! Как, мы ж еще не зарегистрированы! А неважно, отвечают, надо частоту застолбить. Если ее заберут – регистрировать будет нечего. И тут все уперлось в проблему – названия-то у радиостанции нет. Как выходить без названия?

11 сентября 1924 года, выступая в Шотландии, в Эдинбурге, на митинге консерваторов – впервые после 1904 года, – Черчилль сказал про лейбористов, что их политика сближения с Советской Россией и займ, выделенный лейбористским правительством Макдональда, для него неприемлемы: «…Наш хлеб – змее большевизма, наша помощь – иностранцам, наши услуги – социалистам всего мира, не имеющим отечества, но братским странам за океаном, говорящим на нашем языке, от дружбы с которыми зависит вся будущность нашего острова и нашего народа – им только холодные камни безразличия и пренебрежения …».

Шли они долго и всё пешим ходом. Когда кто-нибудь из детворы сильно утомлялся, татэ сажал его в тачку поверх барахла и ещё сильнее налегал на рукояти, будучи бессменной тягловой силой. Жена по болезненности своей и слабосилию и сама была непрочь взгромоздиться, кабы не детвора. Изредка им удавалось прикупить у селян кое-какой харчишки, точнее, обменять на что-нибудь из своего барахла, так как деньги брали неохотно. В хлебе же почему-то отказывали вовсе, некий не совсем для татэ внятный здравый смысл стоял за этим. Тачка всё больше пустела. Но гусь по-прежнему оставался в ней, всё больше промасливая свёрток. Не мог допустить татэ праздного, без хлеба поедания гуся. Всё в нём против этого восставало. Вот добудут хлеба, доберутся до более-менее спокойного места и совершат трапезу не наспех.