Проза

По молодости да с ревности много мог глупостей натворить, хорошо, что до этого не дошло. Так и стала она с ним встречаться. Вечерами и в клуб бегали, и по селу гуляли, на лугу в стогах миловались, всюду вместе, всюду рядом. Дело уже до женитьбы дошло.

Перед тем как… Рашид попросил у меня книжку американского писателя О. Генри. Но я по лени своей соврал, сказав, что этих рассказов нет в моей библиотеке, а в публичную идти не хотелось. Я принес ему целофанизированный кирпичик какого–то современного автора, то ли Минаева, то ли Минкина. В этой прозе герои постоянно были сексуально озабочены.

Даже когда Берку покидал Молдавию – сам он думал, что навсегда, - этот город плюнул ему в спину. Растоптал последние надежды прямо в аэропорту, за считанные минуты до начала посадки. Кишинев лишил его всех накоплений, натравив на Пантелеймона гонцов смерти, наглых и вороватых таможенников, которые своего не упустили.

В городке творились дела мрачные и тревожные. Джин, выгнанный из бутылки, был вовсе не безымянный, он имел отвратительное имя: кризис. А поскольку ещё и нрава оказался паскудного, то затеял игру. Что–то типа «Морского боя». Но не на тетрадном листочке в клеточку, а по–крупному. Причём этот кризис был ловким игроком!

К 40-летию открытия музея Н. С. Лескова.

«...– Посмотрим! – улыбнулся в ответ Зелинский. – Без боя я не сдамся. – Он не стал спрашивать, почему «наверху» приняли такое решение. Ответ восточного человека был ему очевиден: «наверху» виднее...»

«...«Дай нам дорогу в мир за порогом!» – произнесла девочка. Фигурки на картине тут же ожили, и зазвучала весёлая мелодия. Оля не очень удивилась. Оказывается к чудесам тоже можно привыкнуть. На этот раз она не стала ждать, когда её подтолкнут, и смело шагнула вперёд...»

Значит, тебе известно, что венский врач Лоренц был фактически отцом европейской, следовательно, мировой ортопедии? А у Лоренца среди учеников лучшей была Анна Фрумина, ставшая выдающимся профессором-ортопедом. А у профессора Фруминой среди многих учеников был любимый ученик, Ион Деген. Ты называешь его Даган. Выходит, по ортопедической линии я внук Лоренца. Вопросы ещё будут?

– Нет, Тёма, они мне не друзья. У вора вообще не может быть друзей. Может, ты думаешь, что блатной – это привычка брать чужое, подлый характер и гнусные повадки? И ещё речь – ну да. Слышал, как они разговаривают? – Артём слышал, но забыл; Афанасьев с ходу напомнил, чуть, в меру, подгнусавливая: – “Из-за стирок влип: прогромал стирочнику цельную скрипуху барахла. Но тут грубая гаца подошла, фраера хай подняли. Чуть не ступил на мокрое!”

Щеки его небриты. Разит от него потной человечиной, усталостью и водкой. Остановится он вдруг. Застынет, пошатываясь. Будет сосредоточенно и удивленно всматриваться прямо перед собой. Замрет, недоумевая. Станет усиленно моргать и легонько трясти головой, будто разом забыл чего-то важное. А точнее сказать, вдруг растерялся человек подчистую, рассеялся повсюду и все на свете напрочь одним махом позабыл...

– Ты кто? – спросил главный из пацанов, невысокий, но круглый и плотный, как набивной мяч. – Я – Слесарь, – признался Модест. – Нам не нужны слесари, нам нужны артиллеристы. Без артиллерии нам этот сарай не взять, – ответил парень, замаскированный лопухами. – Но я могу быть разночинцем. То есть ополченцем, могу копать подкоп, могу переводить, могу чертить точные карты. Возводить фортификации. Могу ремонтировать подбитую технику. – Нам не нужно ремонтировать технику. Мы пришли побеждать. И все, что нам нужно, мы отберем у врага...

Середина лета зашла за тучу, а потом, спустившись с небес, скрылась за углом. Середина лета расступилась, порвалась надвое, как пыльный холст папы Карло, освобождая путь иссиня-черным снежным облакам, которые шли по Москве, по этому спальному району, шагали к разрушенному мною храму...