Проза

…Возле двухэтажного барака, на тротуаре, робко облаивали прохожих две старые собаки. Да обе-то они хромые, да безработные. Ох, да без хозяина они, да без своего угла. Заглядывали в лица: может, возьмете нас с собой? Подходим, а?.. Облаивали нового прохожего. Так же просяще, жалко: не пугайся, какая уж тут храбрость у нас теперь, так – симуляция одна. А хлеб-то есть надо. Эх-х…

Бог насадил в этом саду два чудных древа. Древо заповедей пересекается ветвями своими с древом притч. Всё это Бог устроил для того, чтобы человек радовался всякому творению Божию, процветая изнутри…

Светлой памяти Анисима Абрамовича Гиммерверта.

Вино Пантелеймон употреблял только по большим праздникам, да и то, если угощали. Обычно это случалось на Святого Василия, Святого Андрея, на Пасху и Родительский день. Девятого августа, в день Святого Пантелеймона, угощал он сам, загодя покупая два десятилитровых бутыля душистого муската у Богдана Челаря, который, в свою очередь, ничего кроме вина не признавал.

Старинная лаборатория, заполненная ретортами, колбами, пробирками. На полках громоздятся покрытые вековой пылью книги. Занимая центральное место, на стене висит большой сачок. Откуда-то сверху пробивается скупой размытый свет. Подряхлевший Дуремар в очках, в старой залатанной кофте и в шлёпанцах на босу ногу колдует над кастрюлькой, шипящей на спиртовке. Кричит сверчок...

Светлой памяти Владимира Чернова, главреда журнала "Story", посвящается.

Воспоминания зимы были ему неприятны, он понимал, что той зимой окончательно изменилось или изменило ему нечто важное, едва ли не самое важное, но в ту зиму он заметил, как стоят сырые грушевые деревья под дождем и научился, выходя по ночам в сад, спокойно разглядывать темное ночное небо, полное гроздей спокойных немигающих звезд.

Рвется, рвется, юная сила наружу из кружевного рая. Все, что в детстве важно: родители, уют, безопасность, в юности становится общим фоном. Идешь домой с вечеринки, а дома опять та же бабушка отпирает ту же дверь. А тебе куда важнее, где сидел Миша, как посмотрел Андрюша, и кого пошел провожать другой Миша. А тут тебе суп, салфеточка, серебряная ложечка из подарков расстрелянного царя прадедушке, тонко нарезанный хлеб, домашние корзиночки, фарфор, цветочные занавески между раем и преисподней.

Переселяясь в Израиль, люди не меняются. Они уносят с собой привычки, вкусы, любовь, болезни, характер, одиночество... Вот только с профессией дело обстоит сложнее. В новой стране не каждый профессионал может найти работу. Евреи, недавно переселившиеся в Израиль (олия), видят страну через собственную судьбу. Сколько судеб, - столько и мнений. Здесь не место объективности.

Библиотеку вывезли вместе с городским архивом и железными ящиками городского НКВД, одной колонной бортовых полуторатонок. Немцы были уже совсем близко, а машины все обгоняли пылящую по обочине шоссе Варшава-Минск бесконечную вереницу беженцев. Кто вез скарб на подводах, кто вел за рога груженый велосипед. Большинство несло заплечные самосшитые мешки.

Cсыльные выехали на рассвете. Первые солнечные лучи осветили ползущие рогожковые кибитки. Заря уже прикоснулась к влажным серым лесам, лиловым полям и застывшим озёрам, что поросли чемером и осокой. Крестьянские дворы пробуждались. Нахохлившиеся дома скидывали ночной морозец. Днём-то, поди, потеплеет. Апрель всё-таки. Из труб валил дым. Александр Данилович Меншиков потянул носом. Хлебы пекутся. Багряный рассвет принес новый день, а вместе с ним – кому радость, кому беду, кому удивление. Хотя чему удивляться? Пора привыкнуть.

К полемике Чернышевского и Герцена о России