Проза

Древняя это история, очень древняя. Древняя настолько, что нынче никто уж и судить не возьмется ни какого она роду-племени, ни краев из каких, ни каких она давних времен. А раз так, то нет-нет, да и услышишь, мол, кто-то помнит ее разве что не с колыбели, а, стало быть, и родом она из тех пределов, откуда и сам человек. А кто-то, словно извиняясь, еще и добавить не преминет: «Только какая же это история, когда это сказка! Сказка – и больше ничего»… Что тут возразишь: родиться она и впрямь могла где угодно, то есть, там, где живут люди, вернее – там, где люди и… Но только для кого-то она и в самом деле сказка, а для кого-то – история. А вот история… История, уж если и могла произойти, то могла произойти только здесь. И лишь за древностью лет, пока она хвостом тянулась за людьми, куда б они ни шли и где бы ни селились, она и обросла: где домыслами, а где – догадками, а где – и воображением досужим. Уж я-то знаю.

Звездный ливень ночью обрушился на землю. Пролился метеорный дождь под названием Леониды. Остатки хвоста кометы извергли из себя мелкие камни и частицы льда. Несколько тысяч падающих звезд можно было увидеть в одно мгновение. Можно было бы... Если бы не облака. Темные тяжелые тучи застлали ноябрьское небо Готланда. Лишь над собором Святой Марии был небольшой просвет, и когда колокола пробили пять часов, небо в этом просвете осветилось каким-то дальним призрачным блеском. Или это просто показалось профессору Бартеньеву, приехавшему на конференцию и тоскующему в ожидании её начала и не очень уверенного в том, что приедет Алина.

К кому обратиться в минуту жизни трудную, где найти поддержку и опору? Мы обращаемся к мудрецам минувших эпох. На тревожащие ее вопросы – как достойно встретить испытания и потрясения наших дней – отвечают великие французы. И с каким блеском отзывается «острый галльский смысл» на тревоги и запросы XXI века. Мы кратко знакомим вас со своими славными собеседниками. Это Франсуа де Ларошфуко, Блез Паскаль, Жан де Лабрюйер. Возникает живой диалог. Мы слышим их подлинные голоса. И многое почерпнем из этих уникальных интервью.

“Есть люди, которые не любят поэзию. Есть люди, которые не ходят в театр. Есть люди, лишённые всякого вкуса к живописи. Есть совершенно равнодушные к балету. Но, как это ни парадоксально, нет людей равнодушных к философии. Философия нужна каждому как дом души. Это может быть просторный и удобный дом, может быть лачуга, изба, шалаш, пещера. Нашему телу необходимо убежище, в котором можно укрыться от ветра, снега, дождя, холода, палящего солнца. Точно так же и нашей душе нужно какое-то укрытие от леденящих вопросов, обжигающих страхов, пронзительных сомнений, изматывающих противоречий, ослепляющих видений”.

В отличие от Юры Ростовцева, который в любом случае — в доме ли, или где-то в общественном месте — выставлял перед Виктором Петровичем диктофон, и тот говорил: «Да убери ты эту штуковину»,— я никогда не вела никаких записей: что мы правили в тексте, о чём разговаривали с Виктором Петровичем,— полагалась на свою память. А получается, что зря. Многое уже утратилось, а то, что осталось, видимо, и есть самое важное, что хочется рассказать об этом человеке, работа и общение с которым остаются незабываемым счастьем.

Сразу оговорюсь: я отнюдь не мéчу в близкие друзья-товарищи к покойному Виктору Астафьеву. Тем более что ныне таковых и без меня обнаружилось предостаточно. Счёт идёт уже, кажись, на сотни. Как когда-то шофёров, возивших Ильича, или активистов, тащивших с ним пресловутое бревно на коммунистическом субботнике...

Записки директора сельской школы

С Галиной Максимовной Шлёнской мы познакомились на первой Международной конференции «Астафьевские чтения», которая состоялась в Красноярске в сентябре 2004 года, почти через три года после ухода писателя из жизни. Я поехала по зову сердца, чтобы поклониться этому русскому самородку, никто меня тогда специально не приглашал. Не предполагала, что прирасту к этим краям всем сердцем.

Глава из книги «Весенняя песня скворца»

Комиссию ждали в среду. А приехала она в пятницу. Правда, среда намечалась в июле, а пятница состоялась аж в феврале, но это и к лучшему: в июле эта комиссия была бы совсем ни к чему. Она и в феврале-то никого не обрадовала, а уж в июле...

Если писать одну правду, тебя могут привлечь за клевету. Поэтому иногда лучше разбавить её вымыслом. Данный роман и есть пример такого синтеза.

Тема других стран, разных народов в стране своей, в ещё относительно свежих обстоятельствах наших государственных изменений заставляет рефлексировать современных авторов. Полагая, что звание писателя предполагает ответственность, пытаешься найти в произведениях на эту тему ответы на вопросы о своей — и других людей — самоидентификации. Пытаешься по доверчивости, от которой и профессиональные журналисты не застрахованы.

Я сидел за барной стойкой. Марк привел меня в это место. Они все глядели. Мой сосед высыпал из кожаного чехла пригоршню серого порошка, разровнял его пальцами и втянул ноздрей. Я заворожено смотрел на него, и когда он в ответ грубо вскинул на меня глаза, шмыгая носом и сгребая остатки порошка, мне пришлось отвернуться. Тут передо мной на стойку упала волосатая рука, потом поднялась, и на открывшейся поверхности возник маленький кожаный чехол и пластиковая карточка с большой буквой «Ю» по центру.