Проза

Слащавое слово «друзья» не нравилось им обоим. Чтобы стать любовниками, нужно было перейти вполне понятную черту в отношениях. Значит, ближе всего было словосочетание – «коллеги по работе».

Сказка записана Алексеем Ивановым от всякие байки сказывать мастёра Лёньки Инваньёва, в Пензенской губернии, на Красновой. 19 марта 2010 года.

...А потом, в колонне пленных, тоже никуда было не деться. И в том поле, где их тысяч, наверное, десять бросили, закольцевали колючей проволокой. Бросили почти без охраны и без еды, на жаре. Люди не выдерживали – умирали. Казалось, никакого спасения, если бы не вербовщик…

Рядом, метрах в тридцати от этой двери, в то же помещении находился «скворечник». Так везде и всюду называют пристроенную остекленную будочку. В узенькое окошко поцарапалась бабушка, вся в каких-то узлах и завязках...

Тогда дома скорби еще не поджигали, освобождая для себя жизненное пространство. Страна, как могла, заботилась о своих несчастных, которые потеряли жизненный ориентир, рассыпаясь мыслью, как рваный мешок с семечками. Меня сюда привело не любопытство и не вспоминание старины, а странная судьба моего давнего товарища, Найдёнова Ивана Ивановича, начальника, у которого я когда–то работал электросварщиком в цехе по производству металлоконструкций.

Любопытно, кто из них окажется Ремом, кого пустят в расход в «Ночь длинных ножей»? Победа в 1933-м была важна, спору нет, но окончательно все решилось в 1934-м… Кто из них станет Геббельсом, кто Борманом, а кто – самим фюрером? И на сколько лет это предприятие рассчитано? Теперешняя российская власть планирует править триста лет, Адольф говорил о тысячелетнем рейхе – и его хватило на двенадцать лет... Любопытно, на сколько лет рассчитывают эти люди?

"Кто я? Зачем? Зачем я? Кто? Отец бил быдло кулаками... Руками душил гадов... Выдавливал мещанское сознание. Запихивал... в них веру в коммунизм. Лепил из них людей, как зодчий-скульптор. Бил откровенно, не таясь. По сути – зверствовал. Поэтому был любим. Уважаем. И он любил их всех. Добра желал... не каждому в отдельности... но всем... Люди костьми ложились, зато пятиэтажками вставали города... А я? Людей не бью... нет, бью, конечно. Ну как же вас не бить?.. Но не открыто... не под протокол и не под камеру... и даже не руками... Для этого теперь используют дубинки и слезоточивый газ. Полоний иногда".

Бибихин сейчас является подобной фигурой для нашего философского ландшафта 1980 – начала 2000-х: тем, кто выводит это время из безвременья, из пространства текстов в пространство, где есть возможность с достаточной верой разыскивать смыслы не только в работах Владимира Вениаминовича – но и в окружающих, связанных по смежности или по контрасту.

Члены-корреспонденты смотрят на нас заинтересованно и даже весело. За исключением, пожалуй, Коровина, который чувствует себя несколько причастным к ситуации, да к тому же является здесь как бы хозяином, то есть ответственным за все происходящее. Лукин в данный момент напоминает собой танк, готовый обрушить тонны железа на маленькую черепашку, осмелившуюся встать у него на пути. Уже слышен рев форсируемого двигателя, уже скрежетнули гусеницы, готовые совершить сокрушительный бросок…

Финист развлекался, упражняясь и развлекаясь – упражнялся до тех самых пор, пока не возвращалась с работы Пепе, его Пепе.

Жулик всё время ходил по палате и никогда не улыбался, даже тогда, когда его товарищи надрывали животы, после очередного анекдота. На шум прибегала дежурная сестра и выговаривала им за это, грозя пожаловаться доктору, а больше всех доставалось почему-то Жулику. И, видимо, ему-то Вовка и был обязан тем, что вскоре был переведен на женскую половину, подальше от тлетворного влияния мужико