Проза

...Конечно, не так, как в сердце Уленшпигеля стучал пепел Клааса (Шарль де Костер когда-то существенно повлиял на моё мировоззрение), но — очень сильно. Больно и радостно. Почему боль — понять нетрудно. Вот лишь некоторые моменты, сопутствовавшие моей нынешней поездке на Кавказ. Только факты. Ничего, кроме фактов.

Если кто помнит, в начале двадцатого века уже издавалась книжка с таким же названием. Правда, автор, В. Г. Короленко [1], писал её шестнадцать лет. Зато в итоге у него получилось замечательное повествование о героических представителях молодёжи девятнадцатого века. Но, несмотря на то, что Короленко, писатель, вошедший в золотой фонд русской литературы, поведал о своих ровесниках, которых один известный политик назовёт позже «штурманами будущей бури», вскоре разразившейся в России,— о них в наши дни предпочитают не вспоминать.

Это сейчас я живу в большой, просторной квартире на десятом этаже кирпично-монолитного дома с охраной, с огромным застеклённым балконом, лифтом, мусоропроводом, раздельными ванной и туалетом, с разными современными прибамбасами на большой кухне, с метровоэкранным плоским телевизором в гостиной. А было время...

Женька пришёл из школы раньше обычного времени: Ольга Михайловна заболела! Ребятня радовалась. От школы до учительского дома, в котором они — папка Андрей Александрович и братишка Вовка — недавно и поселились в одной из комнат, рукой подать — метров сто пятьдесят, не больше. Дом — одноэтажный, рублен в полдерева. Под железной, зелёного цвета, крышей. Приехали они в Боголюбовку из деревни Шараповка, что километров за пятнадцать отсюда, месяца два тому назад. Прежняя-то деревенька прижималась почти вплотную к Транссибирской магистрали, а от Боголюбовки до железной дороги — киселя хлебать, если вдруг надо! Там-то отец был учителем и, стало быть, классным руководителем выпускного четвёртого, а тут он — преподаватель математики и физики в пятых-шестых классах.

Девичье поле встретило нас сухощавым шафранным листопадом; сентябрьское солнце то исчезало, то возникало украдкой. Мы шли по усыпанной сухими листьями аллее; за крепостной стеной возвышалась колокольня, сияли купола Смоленского и Успенского соборов. Остались позади Чеботарная, Швальная, Иосафовская башни; дойдя до Никольской башни, мы повернули налево; Царицына башня последней указала нам дорогу к воротам обители.

Ночью я сожгла свой роман. Соорудила на заднем дворе костёр и бросила в него рукопись. Пламя было жёлто-алым с синим отблеском — как абстракция. Во все стороны разлетались искры. Одна упала мне на руку, но не обожгла — обернулась светлячком. Искры-светлячки кружились вокруг чёрных деревьев и чёрного филина, который молча наблюдал за мной, сидя на заборе. Всё было цвета сажи, а листы бумаги с умиравшим на них текстом — белыми, пока не превратились в пепел. Моя бывшая учительница Роза Фёдоровна была бы довольна. Давно о ней не вспоминала.

Никак не могу забыть этот медицинский поильник, который увидел лет десять с лишним назад, когда впервые попал в переделкинский дом-музей Бориса Пастернака... Недавно наткнулся в Интернете на снимок кушетки в нижней проходной комнате, где писатель лежал в последние свои дни, когда уже не было сил подниматься на второй этаж в кабинет — лестница туда довольно крутая. На снимке этом возле кушетки — столик, а на столике, рядом с лампой,— этот самый поильник.

Сказка для маленьких