Проза

На верхнем конце раздутого спального мешка небритая, седая, орлоносая голова. Мешок свисает с инвалидной коляски, из мешка торчат толстые пальцы на кнопках и рычагах. Запах.

У савецкава новава года был такой асобиный запах, какова нет сичас уже никде, можите мне паверить. Я щас жеву фбруклени, но дела нивэтам. Дела фтом, што эта вапрос нитолька места, нои времини.

Бенчик был врождённый дипломат и умел прелестно ладить с самыми невероятными людьми, и понимал контролировать свой пыл. Но имелся один момент, как разъярить его до основания. Стоило только запустить какую-никакую гнусную парашу об евреях, и чем гаже, тем лучше, и он делался бешеный, как бешеный бык.

Августовские холмы Самарии, выжженные до желтизны, оттенялись зелеными пятнами оливковых, инжирных и миндальных рощ. Золотой перезвон листьев, исторгнутый горным ветерком Самарийской арфы, погружал Асю в настроение легкой беспечности - с такой беспечностью взбегал по ступеням театра Моцарт.

Теперь, когда загадка частично прояснилось, следует рассказать, кто такой был этот остолбеневший прихожанин. Звали его Дэйв. На вид он был очень старым, а на самом деле ещё старше. В синагоге любили его за кроткий нрав и молчаливость.

Главы из романа “Колокол и Болото”

В мальчике был неясный, скромный и наверняка благородный изъян. Иначе бы он не сидел так тихо под зонтиком, меланхолично захватывая и выпуская пальцами ног песок горячего пляжа. Время от времени он переговаривался негромко с женщиной, лежавшей рядом, — верней всего, матерью. Языка их я не знал, но он был близок русскому, и я вполне понимал, что говорят они о пустяках.

Тело, прибывшее на маленькую станцию, увешанную сверху звездами, увенчанную покачивающейся луной, было плотно упаковано в узкую, темную куртку, с торжественно вытянутыми рукавами, как бывает на похоронах.

Главы из повести “Американцы”