Проза

Свет горел только на двух этажах, четвертом и пятом. На третьем возле мусоропровода кто-то спал, положив голову на пачку газет. Рядом стояла пустая бутылка портвейна. Потолок четвертого чернел приклеившимися к нему и до корня сгоревшими спичками. На пятом на лестничной площадке сидела старуха в грязном халате и перебирала картошку. Старуха посмотрела на меня исподлобья, прошамкала что-то беззубым ртом и пониже склонилась над своим богатством. Я обошел ее и поднялся выше. Шестой этаж встретил меня сквозняком из разбитого лестничного окна. Дверь в Женькину квартиру виднелась в полумраке. Номер был нанесен на нее зеленой краской. Цифры немного подтекли. Ручка отвалилась, вместо нее торчал кусок медной проволоки. Сквозь дыры, оставшиеся от старых замков, сквозило. На двери виднелись отчетливо узнаваемые следы от топора. Дверь когда-то рубили.

Рассказ экскурсовода.

Приехал я в Тарту с некоей миссией, почти таинственной, уж точно — серьёзной, весьма ответственной, приехал совершенно неожиданно для себя, по необходимости, совершая довольно решительный поступок, из желания сделать доброе дело и помочь некоторым хорошим людям, а самое главное — выполняя особое поручение отца Димитрия Дудко.

Указом Веспасиана евреям было запрещено приближаться к Иерусалиму. И только один раз в году, 9 Ава им разрешалось приходить и оплакивать свою судьбу возле уцелевшей части западной стены Храма, которую Тит оставил специально для того, чтобы потомки увидели, какая неприступная твердыня была взята римлянами, а евреи – убивались о том, что они потеряли из-за своей непокорности.

Памяти Е. П. Верезубова

Мы готовились к войне. К войне настоящей. Правда, готовились к ней не по-настоящему. В уме. Там, в уме, делали «схроны» для оружия, намечали места для бункеров. Но хоть чело-век и силен умом, однако им гвоздь в стенку не вобьешь. Проще говоря, пока нет привязки на местности, нет и партизанской базы.