Проза

Ущелье выглядело так, словно гигантский и глупый зверь с когтями как штихель процарапал извилистую канаву шириной в десять метров, а глубиной около трех, и уполз размышлять, зачем он это сделал. Вокруг ущелья ровной шевелюрой рос буковый лес и судя по звукам, водились дикие вепри. Склоны ущелья были крутые и почти что отвесные, спускаться в этот темноватый карман пришлось на веревке.

И вообще, в те «баснословные года» захаживало, заглядывало в Сайгон «отметиться» великое множество и совершенно случайных людей. Постоять, покрутиться, отметиться в Сайгоне хоть на полчаса-час проездом или мимоходом стало модой, чем-то престижным, частью культурной программы. Особливо, для вольного вальяжного московского «истеблишмента» (друг Евгений, не говори красиво).

Все высокое и все прекрасное основано на разнообразии, на контрастах. Возьмем самые изящные сочетания в природе и что ж мы видим? Суровый гранит и меланхолический плющ, несокрушимый дуб и нежную павилику. И теперь перед нашими глазами: непоколебимая добродетель, житейская мудрость, укрепленная опытом, в союзе с нежной молодой порослью благородного питомника.

С болью вырванные из молчания появляются несколько современных слов, коротких и скудных, как сигналы терпящих кораблекрушение, как костры, зажженные на далеких холмах, как жалобные и отчаянные крики, которые поглощает пространство.

В сущности, то, в чём мы живём сейчас, — крушение иллюзий. Давних, изначальных, вросших в плоть и впитавшихся в кровь, не отличаемых от реальности как таковой (отчего и впору говорить о крахе реальности, тогда как она всего лишь очередной раз доказывает человеку, что она существенно шире его представлений и потребностей). Оказывается — а кто бы мог подумать — крушение изначальных, конституирующих очевидностей разваливает личность.

Строганов с Бенкендорфом поняли, что имеет в виду Леонтий Васильевич, и оба посмурнели. На двух пароходах и над шеренгами огромные полотнища с ликом Спасителя да русские триколоры. Армию-то на другое готовили — с изменниками земли нашей воевать, с антихристами.

Эн Эн вошла в его независимую жизнь неожиданно, просто и навсегда. Будто зашла женщина в дом и, даже не присев, стала мыть посуду, снимать для стирки занавески, вытирать пыль… Она на самом деле ничего этого не делала — в доме было чисто и аккуратно, но она привнесла в него покой и уют.

Как-то, разбирая старые записные книжки, я наткнулась на ее телефон, и мне захотелось опять услышать ее быстрый, сбивчивый монолог. Я позвонила. — Измаиловы здесь больше не живут — ответил мне незнакомый женский голос. — Они получали квартиру? — спросила я, хотя про себя уже знала ответ. — Да нет, Лизку ее чучмек в Израиль увез.

Вечером Арон нашел в своей комнатке в общежитии подсунутый под дверь большой конверт. Письмо было написано по-амхарски, и уведомляло с прискорбием о смерти неведомого ему родственника в Эфиопии, о наследстве, оставленном ему и о том, что получить причитающееся он сможет, лично обратившись после воскресного богослужения в канцелярию Патриарха Эпиопской церкви в Иерусалиме при монастыре Дир Эль Султан.

...мы привстали и замерли, глядя на бабу и на дверь бистро. Баба в сарафане, увидев наши недоуменные позы, тоже было остановилась, сощурилась в полумраке, пристально разглядывая нас, потом решительно подошла. Рот раздвинулся в широкой улыбке. «Вы, мистеры, наверное российские, местные так не встречают».

Я смотрю на правую сторону беспредельного неба, и жизнь представляется мне длинным газовым шарфиком. Мне кажется, именно туда бежит невидимая дорога жизни...

... – Скорее, опускайте гроб, опускайте! Да что же вы медлите? Надо быстро засыпать его землей. Воскреснет же сволочь! Могильщики, которые не понимали по-русски, в недоумении уставились на нее.

Триединая модель действия галлюциногенов из ядовитых грибов: Понижают уровень сахара в крови у больных диабетом. Не меняют уровня сахара в крови здоровых людей/белых крыс. Повышают уровень сексуального драйва. Повышают степень возможности зачатия у пожилых самок (белых крыс).

...Но тут Полина вспомнила об Анне Ахматовой, чей выбор пал на патологоанатома. Это еще ужаснее! Заниматься не живыми, а умершими! И как так случилось? Однако для Ахматовой это плохо закончилось, патологоанатом повел себя предательски, и она, бедная, потом меняла стихотворные строчки и посвящения…

... В ритме шагов всплывало нечто рифмованное, хоть и осеннее: «под шершавый ветра свист облетает жухлый лист, намокает торс Венеры, шеи гнут пенсионеры, вдоль канала, как канальи, на кривых ногах каная». Кажется, это я когда-то сочинил? Пора переквалифицироваться в поэты, ёрничал Кузищев.