Проза

Хотел узнать. Не хотел ничего пропустить — как, откуда, из чего, из какого такого соединения темноты, молчания, постничества, одиночества, страха, надежды, телесных томлений рождается внутренний свет? Отчего берется чистота в обычном человеческом существе, и оно становится святым, помеченным Богом?

В школе быстро выяснилось, что высокая худая девочка не очень умна и не попадет ни в отличницы, ни в красавицы. Ее вершина жизни осталась у девочки-дошкольницы, уверенной, что она не хуже других и что будет еще лучше.

Глеб весь поддался вперёд, словно стараясь помочь кашалотам! И вдруг услышал голос Анны. — Да ты, гляжу, сильно расстроился. — На него смотрели безжалостные глаза, и вновь всё та же дьявольская полуулыбка мелькала в уголках рта.

Бутылка с коньяком была наполовину пуста. Белла Самойловна громко храпела на диване, лёжа на приготовленных для продажи вещах его жены. Её парик съехал до бровей, очки лежали на полу, а изо рта торчала искусственная верхняя челюсть с куском колбасы.

Через два дня Александра Кузнецова вызвали к начальнику отдела режима. В кабинете с неизменной иконой — портретом Феликса Эдмундовича — восседал почетный пенсионер КГБ, генерал в отставке. Предложил Сане присесть и начал речь: «Уважаемый Александр Сергеевич, по роду работы Вы допущены к государственным секретам и давали подписку о невступлении в контакты с иностранцами».

Были у них плановые полёты и летун на вертушке спикировал на тётку-кавалеристку, мчавшуюся галопом куда-то по монгольской степи по своим делам. Спикировал слишком низко — хотел напугать, но перестарался и напрочь снёс ей голову колесом шасси. Тётка же на лошади сидела уверенно — и труп остался в седле. Перепуганный конь прискакал в родное стойбище с этим материализовавшимся майн-ридовским «Всадником без головы».

Огромный отлив жизни, старость — одновременно и огромный её прилив. Видишь всю жизнь в целом, она, о которой казалось, что она уходит, — вся с тобой. Прекрасный праздник окончания всего, честно говоря. Если повезёт — долгий. Если не повезёт, то тем более повезёт: не будет дряхлости и беспомощности.

Знатоки Писания, а также творцы всех родов искусств изобразили меня ярым антагонистом доброго Бога, приписали мне мнимую страсть вечно творить зло. Якобы я подбиваю добропорядочных людей на бесчестные поступки, а затем, когда они согрешат, я выдаю их Высшему суду для назначения кары, и, в конце концов, упиваюсь страданиями казнимых.

Гаврила четко услышала: по мнению Зоферта, кузари — потомки хазар, и еще недавно придерживались смеси диких шаманских легенд и обрывков иудейства. Но больше того: в пандан к Малой Кузе они якобы верили в существование Кузы Большой, своего рода Небесного Иерусалима, а также считали, что они, кузари, когда-то оттуда упали, живут на земле поневоле, до наступления то ли лучших, то ли худших времен.

Профессор Грин мгновенно стал звездой новой науки под названием «Американская сексология». К следующему утру о нём уже было известно во многих университетах и колледжах. Даже сдержанная и религиозная газета «Christian Science Monitor» была готова уделить ему четверть страницы.

К вечеру трещины поползли из столицы в сторону Петербурга. Говорили, что сильно пострадал Клин. Ему сообщили, что голландские гости погибли во время посадки самолета и что все действия по контракту остановлены. Пока не наступил комендантский час, он бродил по всему району в поисках своих. Или их следов. Их не видел никто.

Вообще большого уюта не было. В воздухе висела какая-то неопределенность, не то, чтобы остро-тревожная, но безнадежно-опасливая. Я не знала, что папа фатально безработный — я ничего не знала — по будням он, наравне со всеми, уезжал в Москву, думала – на работу. А он там занимался в читальне — библиотека, как когда-то одиночка — спасала чтением.

Ну и собрались журналисты срочно ехать на родину героя, в чувашскую деревеньку Шоршелы. Чтобы осветить, значит, благостную картину его происхождения. А надо сказать, что Шоршелы свое название получили не случайно: по-чувашски это вроде как комбинация двух слов — болото и грязная вода. И, к ужасу всех ответственных за праздничное освещение этого выдающегося события, названию своему деревенька вполне соответствовала.

Успеху начинания содействовало вызываемое Илоной всеобщее раздражение. Им она была притягательна. К ней тянулись, как ногтями тянутся к язве, не в силах стерпеть зуд. Она словно знала об этом, словно специально: терпите меня такой, какая я есть, вам же этого хочется. Чего стоил ее акцент, с которым в фильмах говорят белокурые эсэсовцы. Но когда с эсэсовским акцентом изъясняется персонифицированное добро, результат обратный: жмуришься на свет, но глаз не отвести.

Вскоре после ареста начались допросы. Сначала их задавал мне аккуратный курносый капитан, задавал культурно, даже с улыбкой: — Зачем вам, гражданин Финько, нужна была антисталинская литература? Кто дал вам запрещённую книгу и с какой целью? Что вы думаете о товарище Сталине и его политике? Вы любите японскую кухню? Вы говорите на японском языке? Почему вы читаете книги японских буржуазных писателей?