Проза

Меня как молнией поразило: вот, почти готовая пара родителей! И моя фантазия понеслась на крыльях в солнечное «завтра». Влюбленный бравый солдат, мой будущий папа, возвращается после войны домой. Он бежит прямо к красавице-смуглянке. Она его ждала днями и ночами. Они обнимаются. Целуются и не могут нацеловаться. Он говорит ей долгожданные слова, не высказанные до того, как его отправили на войну. Она ему — тоже. Они любят друг друга. Они идут под хупу.

– Покажем лягушатникам, где раки зимуют! – иерихонской трубой взвыл дюжий молодец в красной рубахе, чёрной плисовой поддёвке и в сапогах с набором. Стоял он по левую руку от Глеба Андреевича столь близко, что обдавал жаром большого плотного тела. – Зачем же раки лягушатникам? – искренне удивился Глеб Андреевич. – Французы нам союзники. С немцами воевать-то придётся....

Кажется, еще вчера ужасно боялись коронавируса и всей маршруткой ссаживали бабульку без маски. А сейчас, если войти в маске, да еще претенциозно надвинутой на нос, только посмотрят и отвернутся: «Дебил дурной…»

Андрей смотрел на нее и внутри поднималось странное чувство, природу которого он затруднялся определить. Ему вдруг страшно, как никогда раньше, захотелось, чтобы его тоже любили. Вот так сильно, до боли, до слез. Но никто в его жизни не любил его, никому он не был нужен...

Итак, я оказался в той части Европы, которая стала нынешними - Францией, Германией, Швейцарией, Бельгией, Нидерландами, Великим герцогством Люксембург и Великим княжеством Лихтенштейн. Но тогда все это было - Земля франков, земля Меровингов.

В доме на улице Шипсхед-Бей Роуд, известном среди иммигрантов как «дом, где русская баня», проживало много новых постояльцев. Снаружи дом был вполне приличный, семиэтажный, из красного кирпича, с круглыми фонарями перед входом и элегантным фойе. Но стоило войти внутрь и подняться на любой этаж, как вся красота и элегантность исчезала, сменяясь убогим однообразием длинных коридоров и многочисленных дверей, напоминавших общежитие или дешёвую гостиницу.

...им прифартило вместе поехать в командировку в Ленинград. Вот уж когда они оторвались по полной, страсть бушевала целую неделю, и главное - где (!) В знаменитом здании Смольного, который в 17-м году служил штабом для большевиков, а до революции был «Институтом благородных девиц».

…Два года назад в Вискассете, остановившись в пути, я выпивала в баре с какими-то мужиками и смеялась, без остановки, до хрипоты. А Грэг ждал в багажнике. Что ему еще оставалось? Ни урезонить меня, ни запретить он не мог. Ни сказать, что я вечно опаздываю.

В этом мире мёртвых были свои запретные, ещё более мёртвые миры. По утрам дети шли в школы и исчезали там. На улицах никто не играл в классики, не прыгал в скакалки, не прятался и не бегал. Вечерами редкие рискованные мальчики, правда, катались на велосипедах и скейтах, но девочки пропадали до утра. Впрочем, некоторые из детей появлялись в супермаркетах со своими родителями.

На прощанье слесарь чисто символически взял с нее трёху, — покамест деньги остаются главным средством расчета за произведенные услуги. Взял трёшку и обещал вернуться, «доделать, то что не успел». Чего он не успел, Настя так и не поняла, все вроде сделано, даже с лихвой, но на всякий случай, решила подождать.

Тебя любят и ждут, Тулимак. Ну-ка, малыш, вытри слёзы и становись вот сюда: я тебя сфотографирую. Улыбнись: сейчас вылетит пуночка! Что смеёшься? Неужели не вылетела? Ой, Тулимак, чуть не забыла! Никто не знает, что с вами случилось и куда пропал Тактук. Ты помнишь, как тебя забрали?

Хотел узнать. Не хотел ничего пропустить — как, откуда, из чего, из какого такого соединения темноты, молчания, постничества, одиночества, страха, надежды, телесных томлений рождается внутренний свет? Отчего берется чистота в обычном человеческом существе, и оно становится святым, помеченным Богом?

В школе быстро выяснилось, что высокая худая девочка не очень умна и не попадет ни в отличницы, ни в красавицы. Ее вершина жизни осталась у девочки-дошкольницы, уверенной, что она не хуже других и что будет еще лучше.

Глеб весь поддался вперёд, словно стараясь помочь кашалотам! И вдруг услышал голос Анны. — Да ты, гляжу, сильно расстроился. — На него смотрели безжалостные глаза, и вновь всё та же дьявольская полуулыбка мелькала в уголках рта.

Бутылка с коньяком была наполовину пуста. Белла Самойловна громко храпела на диване, лёжа на приготовленных для продажи вещах его жены. Её парик съехал до бровей, очки лежали на полу, а изо рта торчала искусственная верхняя челюсть с куском колбасы.