Проза

— Что ты знаешь?! Каких только евреев не перевидали мы в этих стенах! Страшно сказать! Но есть у них, правда, не у всех, одно очень хорошее свойство — не могут терпеть боли. Замечательное свойство!

Нет, она не будет поддаваться печали и предаваться причитаниям по утраченному времени. Она хочет жить и иметь детей, и петь им колыбельные, а не траурные молитвы. Она еще может протянуть руку и крикнуть, позвать своего мужа. Она должна сказать ему нечто очень важное…

Сашку оперировали дважды. Ему повезло. Второй раз его оперировал известный хирург уже на Большой земле. Он задышал самостоятельно, правда только одним легким. Его выхаживала сестричка — восточная красавица Гюльнар.

Рассказала все, как было, дядьке и жене его. Те говорят: «Бог, видать, не велит сироту обижать, охраняет». С того дня перестали девочку гнобить. Выросла, окончила профессиональное училище. Хорошего человека встретила, вышла замуж. Так жизнь и наладилась.

Он и сам понять себя не мог. То ли с такой чудесной зимой, подобно Снегурочке из сказки, расставаться не желал, то ли закралось новое предчувствие. И очень не хотелось, чтобы именно этот день какая-нибудь ерунда омрачила. Они переоделись, попили чай, перекусили, посидели немного, болтая о том о сем, забрали вещи и двинулись к станции.

Удивительный полет закончился внезапно. Все трое, не сговариваясь, опустились на пустынную равнину, покрытую бледной желтоватой травой. Ничего там не было, кроме травы да далеких холмов. Да еще огромного белого пианино, за которым сидел месье Ранди. Он и не оглянулся на пришельцев, его пальцы летали по клавишам, а спина, обтянутая черным в искорках пиджаком, слабо двигалась в такт музыке.

Но однажды ночью в «Англетере» случилась облава. Чекисты искали людей, говорящих по-английски, по-немецки и по-французски. Я, как никто, подходил под этот запрос. Сказать, что я не знаю ни один из этих языков, я не мог. Ибо на каких языках я говорил бы, если не на этих? По-русски я уже начинал понимать и выговаривал такие слова, как «обыск», «контра», «буржуй», «кокнуть», «сучара» и некоторые другие.

Тело Ленина, как известно, после его кончины бальзамировали, но «мумия» требовала постоянного внимания, ухода и обновления, так что пришлось создать специальный институт, чтобы поддерживать останки в презентабельном состоянии. Сталин над всем этим посмеивался, называя «египетской хиромантией», и распорядился рассмотреть альтернативные варианты.

Бывает ещё и такое преинтересное состояние: ну вот лень тебе работать, не хочется, — но не работать не можешь: тебя выталкивает в работу (в выполнение чего-то, предположительно, обязательного, сколько ни заверяй себя, что мир без этого не рухнет) как в навязчивое состояние; только она — на время, пока длится — успокаивает твой внутренний зуд и создаёт сладкую иллюзию, что «всё в порядке».

Йошуа не опускал простертой руки, доколе не истреблены были все жители Айя — общим счетом двенадцать тысяч человек обоего пола простились с жизнью в тот день. Господь повелел Йошуа отдать приказ воинам захватить скот и прочие трофеи. Так и поступили израильтяне — согласно распоряжению командующего. А город сожгли дотла и обратили в груду развалин, и место под ним стало пустыней.

Давид давно хотел отдать барину все недостающие деньги. Хотя без крещения все же отдавать не решался. Крещение для барина важнее денег, — по душевной простоте думал Давид. Но ждать уже было нельзя. Он был согласен совсем остаться без денег. На тот полтинник в день, который платил ему Марцинкевич, тоже можно было жить. С родителями Давид давно не разговаривал и жил на чердаке.

И они наняли закройщика Матео — самовлюбленного итальянца с невыносимым характером. Он требовал немыслимой зарплаты, отдельного кабинета, какого-то двухнедельного оплаченного отпуска — то есть он уедет отдыхать, а за ним не только сохранится место, но и зарплату ему выплатят в конце месяца, как если бы он все дни усердно работал.

Скажу более: решение вслед за гениальным Томасом Манном называть Феликса Круля авантюристом было для меня крайне нелёгким. Слово «авантюра» на большинстве европейских языков означает: «мероприятие, рассчитанное на случайный успех», чего никак нельзя проследить в поступках Феликса Круля. Во множестве случаев, будучи справедливым и благородным человеком, он сам становился жертвой авантюр.

Так с тех пор и повелось. Спрашивает, бывало, его водитель: «Куда теперь, Борис Глебыч?». А он в ответ: «Я — Борис Василисков, считаю, что нам следует отправиться…», ну и так далее. А под конец непременно ввернет: «Так полагаю я — Борис Василисков».

Итак — нас не двенадцать рассерженных мужчин, а всего лишь шестеро — дело-то не уголовное — гражданское дело нам предстоит разбирать, и мы — три женщины и трое мужчин, обалдевшие от вопросов-допросов и бесконечного ожидания, еще не понимаем, кого и за что судить.