Проза

Самое удивительное место на Чудо-горе — Клуатр. Пространство его очерчено квадратом филигранной колоннады, короновано монастырскими куполами; как нигде, хочется тут задержаться, сосредоточиться, уйти в себя… Некоторое время они молчали, наслаждаясь мистической аурой, каждый думал о своём. Первым возобновил разговор её гид.

Говорить серьёзно — (едва ли не) всегда некоторое упрощение. В хихиканьи, ёрничестве, иронии и бог ещё весть в чём входящем в традиционный арсенал средств самозащиты — на самом деле множество указаний (и настоящих, и плодотворных) на дополнительные смыслы.

«Когда автомобиль замер на кромке между узкой асфальтированной полоской и пропастью, зацепившись непонятно за что задним мостом и гоняя воздух передними колесами, словно лопастями вентилятора, спасти их могло только чудо. Этим чудом могло быть всё что угодно. Даже ее молчание…»

«Едва распаковав чемоданы, мы быстро переоделись и побежали к океану. Для человека, плававшего до этого лишь в почти пресной воде Балтийского моря, первое знакомство с Тихим океаном оказалось шокирующим. Попробуйте смешать соль с перцем (да-да, именно с перцем, ибо, клянусь Всевышним, перец в Тихом океане есть!) и сыпануть себе в глаза. Вот примерно так я себя и ощутил…»

«Иван Сергеевич числился здесь, на фабрике, столяром ЖКО, но работу ему поручали всякую. Он и плотничал, и красил, и штукатурил, и облицовывал — ни от какого дела не отказывался. Поначалу эта его черта настолько всех удивила, что ему в глаза говорили: “Ты чего, мужик, — рехнулся?”. Потом привыкли…»

«Тихо, благодать, луга вокруг в копнах сена млеют, точно сторожат её покой случайный. Глянула на пушицу и уже крепко заснула на полчаса, и в момент не яви, но еще и не сна ей мигнуло из грез, что она уже дома, сидит у окна зимой, и не одна, да с кем же?.. В окне поле в синих и белых солнечных пятнах, знакомое столько лет. Наверно, это от пушицы, её жаркого, июльского летнего снега…»

«Я в равной степени люблю и Твардовского, и Кузнецова. А жизни человеческие — как цепочки. Вдруг переплелись всего-то два звенышка… Да, они — разные. Но разве не родные друг другу?..»

«…Между тем для ответственных родителей, желающих воспитать своих детей честными патриотами своей страны, является не только естественным разъяснение им в любом возрасте границы между действующими в мире силами добра и зла, чтобы уберечь их от последних, но и привлечение детей к сознательному противостоянию злу. В русской политической эмиграции детям с малых лет давали такое знание и в семье, и в русских школах при храмах, брали с собой на митинги в День непримиримости у советских посольств, на акции в защиту верующих и политзаключенных на нашей Родине…»

«Что происходит с нами, когда видим любимого человека при смерти? Разве сможем удержаться от слёз? Но какое облегчение наступает в случае обнаружения возможности выздоровления! Так и с нашей душой: насколько бы глубоко ни поразила её болезнь греха, насколько бы тяжело она ни была заражена похотью и страстями — когда в ней начинает укрепляться дух, она обретает и силу, её воскрешающую…»

«Существует тенденция воспринимать всю любовную прозу Бунина в одном узком контексте: любовь в жизни героев Бунина, как правило, сильная, но краткая, практически всегда трагическая, переворачивающая или обрывающая человеческие жизни. При подобном восприятии произведений Бунина акцент делается на эмоциональной, чувственной, психологической и изобразительной сторонах произведений, но существенный анализ духовной подоплеки описываемых Буниным проблем и явлений не производится, хотя для исследования творчества Бунина, посвященного теме любви, в его духовном аспекте есть все необходимые предпосылки…»

«Итак, ошарашенно смотрю я на густую женскую тень. Живу один, никаких встреч на сегодня не назначено. Дверного звонка не слышал, дверь не открывал. Ключи имеются только у друга с первого этажа. Хотя она могла и сквозь стены пройти. Однако в существование призраков я не верю. В общем, непонятки. А тень продолжает на моих глазах наполняться жизнью и красками, преображаться в живую девицу. И, надо сказать, довольно привлекательную. В моём вкусе…»

«Нет, Марков не участвовал в каких-либо диссидентских кружках, группах... не спорил с профессорами, “фарисеями и книжниками” веры коммунизма. Но он чувствовал этот спор, чувствовал в себе, чувствовал в окружающей его жизни, чувствовал в общем застое, в каком-то тягостном предгрозовом состоянии страны, когда становится уже тяжело дышать, и первые лица государства сменяют друг друга, как встающие из гроба покойники поднимаются и тут же ложатся, символизируя собой лишь полный упадок существующего строя…»

«В одной руке она держала телефон, а в другой — доску, принадлежавшую парню. Тут я вдруг вспомнил, как называется эта доска — скейтборд. Доска была, как я уже сказал, великовата для ее роста и при каждом шаге стукалась об асфальт. И все-таки женщина на ходу успевала еще и отдавать указания мужчинам…»

«…она приоткрыла коробок, показывая замершее, покрытое хитином тёмное туловище и скрюченные лапки. Потом Даша делала уроки и всё прикладывала к розовому, просвечивающему на солнце ушку коробок: вдруг в недрах его зашуршит? И клонила голову то в одну, то в другую сторону, тугие светлые косички ёрзали по спине. Жук не шуршал. Девочка пригорюнилась, смотрела недоумевающее и серьёзно, как маленькая старушка…»

«Пропавший матрос был уже давным-давно готовым к дембелю старослужащим срочником из числа водителей. Водителей в дивизион направляли из близлежащих южных областей, в отличие от связистов, набираемых из призывников со всего Союза и прошедших отбор с полугодовой муштрой в краснокирпичных стенах упомянутой балтийской учебки (по иронии непредсказуемой судьбы превращенной после развала СССР в исправительное тюремное заведение...). Что этот матрос водил, куда и зачем, и водил ли вообще — история умалчивает...»