Проза

Пылилась печатная машинка, но и она была не нужна. Кончились запасы лент и копирки, но и это было неважно. Письма продолжали приходить. Он их выбрасывал, не распечатывая. Ни жене, ни собаке, ни лошади он ничего не рассказал о своем поражении. Но жена все равно знала. Такое уж у них, женщин, чутье.

Бабушки на околоподъездных сходках делятся секретами пошива дефицитных мужских носков из детских гольфов: перевернуть, незашитое зашить, а зашитое отрезать. Креативность распространяется, как коронавирус. Народ носит по две пары рукавиц не потому, что холодные зимы, а потому, что у них дыры в разных местах.

Андрей уже былъ студентомъ, когда въ одинъ прекрасный день вернулся вечеромъ домой не одинъ. Съ нимъ пришла дѣвушка, худенькая, подвижная красивая шатенка съ аккуратной стрижкой. Глаза добрые, взглядъ веселый. Познакомились. Ирина Мартынова, студентка историческаго факультета…

Кровь наполняла шприц, странно, но кровь светилась каким-то непонятным, я бы даже сказал, божественным светом. Семён вдруг почувствовал, что из груди его что-то уходит, что-то очень нужное ему. Он посмотрел на шприц, на бутылку, на стену, что напротив ― на стене висели фотографии сына, жены, их свадебные фото. Семён смотрел на лица жены и своего ребёнка и понимал, что они становятся ему чужими, они ― сын и жена.

Шекспир писал всегда набело, чему все поражались, и готовые рукописи тут же отдавал в театр. Потому у него и не было архива с черновиками. И пьесы его тогда не считались гениальными, так, развлечения на потребу. Это через сотню лет их оценили по достоинству. А при его жизни и писать о нём не стоило, ведь театральных критиков тогда не было.

Как ни удивительно, в Риме нет воображавшихся о нём всю мою жизнь «классичности» (монументальной правильности, царства образцов, линейки для измерения ВСЕГО, а заодно и тяжеловесности) и строгости. Он эклектичен и (гармонично)-беспорядочен, — и это оказывает странно-освобождающее действие.

Действие романа “Игра в бутылочку” начинается в послевоенные сталинские годы в Ленинграде, где автор знакомит читателей с главными героями. Это прежде всего - Даня Раев, Дима Бонч и Боря Рябинкин — друзья и сверстники, родившиеся в середине 1930-х годов. Дима Бонч играет в школьном кукольном театре роль короля в традиционном ключе. Однако Бонч по-своему трактует этот образ — так, что зрители школьного театра узнают в тиране любимого вождя Сталина. С этого выступления у Димы и его друзей начинается конфликт с властями...

Хорошее дело – патруль! Ночь. Звездная сыпь. И предощущение обязательного рассвета. Но где-то у горизонта крадется скорпионом полночь. Человек знает все. Только не знает своей пули. Только не знает, кем и когда взведен затвор. Вот поднимается ствол винтовки. Мушка перебегает с одного сердца на другое. И ей все равно...

...Всё кончено. Теперь он председатель конторы “Рога и копыта”. Что творилось с ним, невозможно описать. Руки и ноги, как плети. В голове пустота. Вот таким трясущимся стариком он и пришел домой в яркий майский день 1994 года. Помнит, как встретили удивлённые глаза Люси. Как обнимала, целовала, отпаивала. Как уложила в постель. Как завыл его Цезарь, верный изящный пёс…

Она стояла сзади, упрямая, бешеная корова, ходившая следом с той самой ночи, снова убеждая, как тогда, что всё это моя вина. Нет. Не позволю. Я подняла руку и освободила волосы из тугой ленты. Расплетясь, они обвили плечи толстыми пружинистыми кольцами, змеясь до середины спины. Запустила в них пальцы, тряхнула головой. Посмотрела в зеркало. Надо было увидеть лицо. Как оно изменилось. Больше никаких вежливых, удобных, услужливых улыбок. Взамен: вот это. Искажённые яростью черты. Это была не я. И всё же я...

Император Константин II, моложавый, спортивного вида сорокадевятилетний мужчина, неспешно раздавил папироску в малахитовой пепельнице работы Фаберже и, кивнув на шахматную доску работы того же мастера, с легкой улыбкой произнёс...

Небо вспыхнуло, точно кипящий котел, и обрывки огня обожгли веки Майкла, и закрыли глаза его, погружая весь мир в темноту. И в ревущей, клокочущей тьме – шли когорты на приступ Иерусалима, и летели им стрелы в ответ, и таранили бревна несокрушимые стены. А над всем этим, с хищной, коварной улыбкой – царствовал Левиафан, и глаза его были как ресницы зари, и дымились косматые ноздри его, и светящейся стезей обращались следы...

Мой крест – жить в окружении идиотов. Шофер-идиот. Индус или пакистанец, то ли города не знает вообще, то ли специально накручивает километры. Стучу в перегородку и показываю ему Waze – как ехать. Он что-то мычит и тычет грязным пальцем в свой навигатор...

Вот и улица Моховая. Увидев вывеску редакции знаменитого журнала «Звезда», я зашёл в подъезд. Поднялся на второй этаж, вручил рукопись секретарю, а вместе с ней и свою литературную судьбу, получив взамен визитку и предложение подойти к редактору по прозе через три месяца...

...А у него даже названия нет, так и живёт безымянным. И решил я взять на себя это дело – придумать ему название. И, подумав, остановился на таком: «Рассказ, который не написал О Генри». По-моему, звучит неплохо. Как вы считаете?