Проза

Аркадий Тимофеевич Аверченко (1880-1924)

К 110-летию сборника «Одесские рассказы»

В тот раз Изабель не сказала, как называется улица, которая ведет в чемодан. Ника начала было приставать, но няня щелкнула пальцами, и Нике пришлось замолчать. Она и сама не знала, почему закрыла рот. Вот как если бы в комнате сидел король на троне и отдал какое-нибудь повеление; хочешь — не хочешь, замолчишь, даже если ты совсем глупый. А Ника не была глупа.

Покинув храм, я отправился в район Ленинского проспекта навестить девушку Дину. К своему полному изумлению я услышал о ней в семь утра по «Голосу Америки». Дина принадлежала к той особой категории наших граждан, желавших уехать не только из Москвы и не только на срок Олимпиады, как художник Слава, но убраться вообще из страны и навсегда, в чём им по разным причинам и без оных чинили препятствия.

Саша посмотрела, чего я там такого настучал, и я пожалел, что просто тары-бары а не признание в любви. Потому что через полчаса она уедет на эту свою редколлегию и — всё.

Люди не относились к любимым им существам. Он их плохо понимал, не нравились ему их нелепый вид, запахи, громкие звуки им присущие. Запоминал их плохо, с трудом различал, кто есть кто; частенько не мог определить пол особи, к нему подошедшей или его позвавшей, ее возраст, степень знакомства или даже родства с ним; смысл с ней, с особью, общения, — чего смотришь?

Все смутное время, пока первые лица государства, сменяя друг друга, уходили в мир иной, и страна стояла в нескончаемом почетном карауле, когда при одном из первых лиц устраивались облавы: в кинотеатрах, банях и ресторанах, с целью выявления любителей в рабочее время поразвлечься (особенно ценно было найти прогульщиков среди голых в бане), он находился под колпаком.

«Я покупаю ваш роман за триста долларов и ещё двести плачу за право публикации всего, что будет написано вами в течении года! Главное условие: ни в коем случае не редактировать и не исправлять стиль и оригинальную пунктуацию. Хотя у вас там и так нет ни одного знака препинания», — улыбаясь, добавил незнакомец.

Самое удивительное место на Чудо-горе — Клуатр. Пространство его очерчено квадратом филигранной колоннады, короновано монастырскими куполами; как нигде, хочется тут задержаться, сосредоточиться, уйти в себя… Некоторое время они молчали, наслаждаясь мистической аурой, каждый думал о своём. Первым возобновил разговор её гид.

Говорить серьёзно — (едва ли не) всегда некоторое упрощение. В хихиканьи, ёрничестве, иронии и бог ещё весть в чём входящем в традиционный арсенал средств самозащиты — на самом деле множество указаний (и настоящих, и плодотворных) на дополнительные смыслы.

«Когда автомобиль замер на кромке между узкой асфальтированной полоской и пропастью, зацепившись непонятно за что задним мостом и гоняя воздух передними колесами, словно лопастями вентилятора, спасти их могло только чудо. Этим чудом могло быть всё что угодно. Даже ее молчание…»

«Едва распаковав чемоданы, мы быстро переоделись и побежали к океану. Для человека, плававшего до этого лишь в почти пресной воде Балтийского моря, первое знакомство с Тихим океаном оказалось шокирующим. Попробуйте смешать соль с перцем (да-да, именно с перцем, ибо, клянусь Всевышним, перец в Тихом океане есть!) и сыпануть себе в глаза. Вот примерно так я себя и ощутил…»

«Иван Сергеевич числился здесь, на фабрике, столяром ЖКО, но работу ему поручали всякую. Он и плотничал, и красил, и штукатурил, и облицовывал — ни от какого дела не отказывался. Поначалу эта его черта настолько всех удивила, что ему в глаза говорили: “Ты чего, мужик, — рехнулся?”. Потом привыкли…»

«Тихо, благодать, луга вокруг в копнах сена млеют, точно сторожат её покой случайный. Глянула на пушицу и уже крепко заснула на полчаса, и в момент не яви, но еще и не сна ей мигнуло из грез, что она уже дома, сидит у окна зимой, и не одна, да с кем же?.. В окне поле в синих и белых солнечных пятнах, знакомое столько лет. Наверно, это от пушицы, её жаркого, июльского летнего снега…»

«Я в равной степени люблю и Твардовского, и Кузнецова. А жизни человеческие — как цепочки. Вдруг переплелись всего-то два звенышка… Да, они — разные. Но разве не родные друг другу?..»