Проза

Богатство, Сила и Красота, заключив между собой пари, пошли искать по Земле счастье. «Куплю!», – думало Богатство. «Овладею!», – не сомневалась Сила. «Соблазню!», – рассчитывала на свою неотразимость Красота.

Уже ребёнком человек переживает всё. Любовь, привязанность, дружбу… предательство, оскорбление, унижение. Все чувства. Его душа уже через всё прошла, всё вынесла. Все раны уже нанесены… Только мы этого не замечаем. Взрослым кажется, ребёнок, он ничего не понимает. Забудет…

Верхоянского забрали. Всё рухнуло в один день. Первое, что бросилось Павлу в глаза, когда он пришёл к ним, были голые стены (чекисты посдирали все картины и фотографии – вероятно, искали тайник). Маша бродила по комнатам, как привидение. Она не плакала – но смотреть на неё было страшно.

Воспоминания

Эссе о необыкновенных вещах, произошедших на фоне разнообразных пейзажей

Признаюсь без ложной скромности: рассказывать анекдоты я умею. Ради чего рассказывается анекдот? Ради последней, заключительной фразы. По-английски она называется punch line, ударная строка. Эту строку надо уметь подать. И вот, перед последней фразой я делаю небольшую паузу, как бы испытывая терпение слушателя, и выдаю…

Придя во власть они еще чиновниками не стали, а уж тем более они не стали «аппаратом». Каждый из них был смесью идеалиста, авантюриста и бандита, только пропорции в этой смеси были разные. Но каждый из них был индивидуальностью. Безликих аппаратчиков предстояло еще выращивать. И этот выращенный ими «аппарат» и станет их могильщиком…

Известно, что Одесса была на какое-то время пристёгнута к Румынии и даже переименована в «город Антонеску». На торжества, посвящённые этому событию, прибыл сам румынский маршал. В процессе подготовки к его приезду детский дом, в котором жил Миша Армейцев, вдруг приобрёл, по воле оккупационного начальства, весьма видную роль. Детей собрали, помыли в бане, очистили от паразитов, одели во всё нарядное и выстроили возле дома.

Мама целует сестру на ночь, потом меня, потом еще раз сестру и идет в ванную комнату. Я набираю ванну, помогаю маме раздеться, включаю тонкой струей горячую воду и ставлю таймер на полчаса. Она смотрит мне в переносицу, она всегда так делает, когда хочет выпытать правду. Я тогда не могу соврать — и в детстве так было, и сейчас.

Вот вы говорите: понюшка табаку. Когда-то богачи наследовали от своих дедов и отцов земли, поместья, недвижимость, лошадей. А что мог получить бедняк? Долги своего деда? И все-таки в нашей фамилии есть одно сокровище, которое передается из поколения в поколение, от отца к сыну. Что именно? О, я вижу, у вас уже загорелись глаза!

Розанов. У нас нет совсем мечты своей родины. У греков есть она. Была у римлян. У евреев есть. У француза — „chére France“, у англичан — «старая Англия». У немцев — «наш старый Фриц». Только у прошедшего русскую гимназию и университет — «проклятая Россия». Как же удивляться, что всякий русский с 16-ти лет пристает к партии «ниспровержения государственного строя».

«Ранним утром, в четыре часа восемнадцать минут, поднялся ветер. Он пришел ниоткуда, легкий и невесомый вначале, за несколько минут окреп и даже принес какую-то прохладу. Было удивительно осознавать, что ты присутствуешь при рождении ветра, явившегося из неподвижного, липкого воздуха. Это было похоже на то, как дельфин взлетает из морской пучины в сверкающую синеву дня, но в отличие от дельфина ветер не исчез и стал набирать силу…»

«Отец ждал и боялся: откуда этот страх, спокойный, привычный, точно природный, всегда обтекающий душу, как холодная вода?.. Его серые, в один цвет с мертвыми лиственницами глаза смотрели на фельдшера — сказать он еще ничего не успел. Слабость, боязнь, все внутреннее, душевное точно отделилось во внешнее…»

«Однажды он пришёл к ней и сказал: “Завтра все едем на пляж”. До этого он ни разу не выходил с её пацанами на улицу. Как она ласкала его потом, когда её веселые дети приехали на его горбушке с пляжа; она, как на маленького, надевала на него носки и готова была целовать ему ноги. А как она была хороша телом — несмотря на то, что родила двойню. Собственно, она хотела, чтобы он стал её законным мужем не для себя и даже не для детей, а для тех же языков и мнений, из-за которых он не хотел быть отцом чужих детей. Да, если бы они жили в другом мире, им было бы хорошо. Впрочем, можно было жить и в этом: стоило только уехать куда-нибудь, где бы никто не знал, что это не его дети…»

«Присутствующие оживлённо переговариваются и невольно посматривают на Тень: кто с любовью, кто с почтением, некоторые искоса и с опаской. В середине полукруга, там, куда воткнулось бы острие циркуля, если б мы задумали провести полукруг или цельную окружность, возвышается огромная, достающая до потолка Тень. Не плоская, а объёмная. Иногда она шевелится: как бы прислушивается, наклоняет голову, словно приближая к нам ухо, и тогда все замолкают, точно ждут от неё важного слова…»