Проза

Из записок волонтёра психологической службы

Поездке предшествовало важное событие, 25 мая Чехов женился на Ольге Леонардовне Книппер. Обвенчавшись, супруги почти сразу же отправились на железнодорожный вокзал. Было решено добираться до кумысолечебного санатория таким маршрутом: сначала по железной дороге до Нижнего Новгорода, потом пароходом до Уфы, по железной дороге от Уфы до станции Аксёново, и уже на лошадях 10 верст до санатория.

Ее нравственные ориентиры и устремления лежали далеко за пределами сексуальной сферы. «Ведь не старая дева», — искренне поражался Алексей. Все ее поклонники, курортные и тутошние, не в счет. С гордостью Алла Андреевна рассказывала, как лихо она их отшивала. — «А зачем?», — однажды сорвалось у Алексея с языка, и он тотчас пожалел об этом. Алла Андреевна посмотрела на него, как на ненормального.

Правда, одно выдающееся открытие дотошный бельгиец всё же сделал. Он не поленился разыскать и изучить архивы университета Падуи тех времён и обнаружил в числе студентов не только Роджера Мэннерса, но и двух молодых датчан — Розенкранца и Гильденстерна! Их имена Шекспир обессмертил в «Гамлете», хотя и представил однокашников не в самом лучшем виде.

У них вон, девки молоденькие за всякого готовы, не знают, что надеть, что снять, а тут хоть и пожилой, но американец. Как узнали, поделить не могли, а он ― к ней. А уехал, письма стал ей писать, много. Она думала, он их переписывает откуда, из книжки, а он нет, сам. Поэт. Первые письма она в школу переводить носила, к учительнице, но потом бросила: и дорого, и зависть.

Странной бываетъ судьба иныхъ словъ. Въ русскiй языкъ слово «сарай» пришло изъ тюркскихъ, а къ нимъ попало изъ персидскаго. По мѣрѣ переходовъ значенiе потихоньку мѣнялось. Что у персовъ въ очень давнiя времена означало «дворецъ» и только онъ, у тюрковъ уже стало дворцомъ или солиднымъ домомъ вкупѣ со всѣми прилегающими строенiями, включая стойла и склады, амбары и прочая. А въ русскомъ языкѣ остались лишь послѣднiя…

Жизнь — постоянное размывание границ между «чужим» и «своим», постоянный переход одного в состав другого: просто чувствуешь всё время, как осыпаются друг в друга их пески, как смешиваются их воды. Сизо-пепельное, цвета городского голубя «чужое» и золотистое, светло-янтарное «своё». Чтение даёт это понять и пережить, как, может быть, мало что другое.

Вот попадет твоя повесть редактору журнала. Автора сразу вычислят, выйдут на местную газету, а потом и на райком партии. Ну, и сообщат, куда положено, а рядом там, в обкоме, третьим по идеологии сидит не кто-нибудь, а сам товарищ Суслопаров. Вот уж развернется, сука, поди, и не ожидал такого подарка, а мне до пенсии год.

Эвакуация ставила под сомнение, что «Красная армия всех сильней». Но усомниться в этом выше наших сил. Одно служило маме в утешенье, пока она складывалась: квартира не останется без присмотра. При переезде со старой квартиры мы взяли тележку для ведер, на всякий пожарный. Вот и понадобилась — катить на колесиках до вокзала два чемодана и тюк.

В доме, где он прежде жил, ему больше всего нравилась кухня. Стоило хозяйке войти туда, как Васька вскакивал и начинал путаться у нее в ногах, тереться о подол халата своей гибкой гладкой спинкой. Посылая наверх настойчивые гипнотические взгляды, он нетерпеливо ждал минуты, когда хозяйка наполнит, наконец, его миску чем-нибудь вкусненьким.

«Как ошпаренный, я выскочил наверх, обратно на улицу — и ринулся назад, по своим же следам. Теперь я понимал, что напрасно ушел от того места, где мне, пусть и нечасто, попадались люди: у людей хоть что-то можно спросить. Находясь среди них, можно хоть на что-то надеяться. А на что можно надеяться в пустынном туннеле, где нет ни одной живой души?..»

«Он вспоминал про жаркое, грозливое лето 1914 года перед началом первой мировой войны, и как они играли в лапту на родной здешней зеленой улице; и что в каждом почти доме тогда держали корову, и про соседа, колбасника Кузнецова, коптившего окорока, да и про какого-то юродивого Венечку, нищего из ближней деревни, к полудню проходившего с холщевой сумой за подаянием в город по той зеленой улице, где они играли в лапту…»

«Но где ночевать? Перебирая своих знакомых, я, к ужасу, не смог найти ни одного, кто бы меня приютил с таким грузом, без непоправимого ущерба для последнего. И тут вспомнил свою спасительницу: “Маргарита, только она”. Но к ней нельзя идти просто так — как есть. Она ведь “спасительница”. Нужно поблагодарить, обставить встречу, а то обидится, не пустит, ибо с момента ее увольнения я так и не удосужился этого сделать. Проклиная себя за лень и непозволительную небрежность, возвращаюсь в магазин к знакомой продавщице. Прошу бутылочку “Советского шампанского” (а другого нет!). Продавщица узнала и с понимающей улыбкой на сей раз упаковала покупку в “фирменный пакет” с портретом Пугачевой. Потом опять иду в кондитерскую. Уже за пирожными. Трачу свои деньги, и утешает лишь то, что шампанское дешевле водки…»

«Надо сказать, что ноутбук у писателя был не из новых, но хозяин не предъявлял к нему особых требований, поэтому компьютер долгие годы исправно служил пишущей машинкой. Теперь же устаревший аппарат с заметным скрипом проворачивал инструкции нейронного движка. Он быстро накидывал описания мест и интерьеров, потом тщательно подбирал слова, лакируя стиль, и надолго зависал, обдумывая диалоги персонажей. Вероятно, более современная машина справилась бы с задачей в разы быстрее. Зато так у Виктора создавалась полноценная иллюзия сложного творческого процесса, а свободное время, которое у него образовалось в избытке, он с удовольствием проводил бездельничая…»