Проза

«Во время ужина Витька Малинин не спускал с Ванечки глаз, сидя за четыре стола от Ванечки, все время смотрел в его сторону выразительно и красноречиво: боясь, как бы тот не пошатнулся и не съел карамели. Ванечка устоял, он с трудом проглотил уже холодную кашу, вечно синюю на вид, запил ее несладким, чуть теплым чаем и, зажав в руке две карамели (зажал так горячо и сильно, что они грозили сразу растаять), пошел к выходу. Малина сразу оказался рядом…»

«…Была у меня такая история. Ученица обществознание собралась сдавать, ЕГЭ. Ей надо было для вуза. А у нее со здоровьем нелады. Сердце там прихватывало. Ну и вообще. Пришел к ней на занятие. С пустыми руками, хотя с ней задачки надо было решать. Распечатать не удалось ничего, потому что принтер перекосило, его кошки на пол столкнули, и отломалось там внутри чего-то. А сборника тоже не взял, потому что и тут кошки подсуетились: пометили мне весь решебник, в руки было взять невозможно. Короче, прихожу, а ей опять нездоровится. В кровати лежит, вся такая хорошая. Говорю: “Может, я пойду, если такое дело”. А она: “Нет, у нас расписание, давайте заниматься”. Я на стульчике присел и диктую ей. Она: “Давайте решать варианты, мне нужно готовиться”. Я ей с экрана ноутбука задачи начал показывать. А она: “Мне неудобно глядеть, рядом компьютер поставьте”. Я поставил, а проверять, что она там нарешала, не могу — это через кровать тянуться. Я ей и говорю, — а как, мол, показывать буду. Она говорит: “А вы рядом со мной ложитесь”. Вот как раз отец ее заходит — с рыбалки приехал, рыбы наловил, меня хотел угостить. А мы рядышком лежим. Красота…»

«Сидя кружком на песке в теплой обволакивающей ночной темени, собравшиеся негромко о чем-то беседовали, завороженно глядя на мерцающий огонек пламени под умиротворяющий шелест морского прибоя. Мальчишка, откинувшись навзничь и погрузившись в состояние сладостного восприятия безмятежного бытия, мечтательно созерцал яркие россыпи всевозможных созвездий, а его отец иногда крутил маленький транзисторный приемник, ловя многочисленные зарубежные станции с разнообразной чужой речью и музыкой. (То состояние не раз возвращалось к нему и в других путешествиях, но всего лишь на несколько мгновений, ассоциативно промелькнув в сознании еле уловимыми частичками незабвенных эпизодов той счастливой сумеречно-ночной южной жизни с неизменно ярко-звездным небом, шелестом и запахом моря, негромкими звуками транзистора и чем-то еще — необъяснимо-манящим, недостижимым и далеким...)»

«— С пылу с жару, на копейку пару, попробуйте нашего товару! — Лукаво и напевно звучит её призывный голос, и в масляном чаду приветно лоснится её жаркое лицо с умильными ямочками на толстых щеках, и мигают в дыму весёлые глаза, и наскоро вытирает она как-то локтем обильный пот со лба. Счастливцы с деньгами протискиваются внутрь, усаживаются на скамейках за столами, и к ним подносят на тарелках стопочки румяных, горячих, пахучих оладий. А толпа пред навесом колышется. Раздумье на лицах борется с горячим и близким соблазном. Звенят медяки, мелькают в корявых руках нежные и дымные оладьи, и, жуя на ходу, жмурясь от наслаждения и усмехаясь над своей торопливой жадностью, отходят счастливцы, давая место новому приливу. Сквозь толпу продираются иногда от очагов, держа высоко над головой деревянные лотки с коленцами оладий, полуприкрытых замасленной тряпкой, озабоченные женщины. И эти лотки плывут над толпами по всей ярманке, с волнующими воплями: — Оладьи! Горячие оладьи!»

Человеку, знающему небо на ощупь, на вкус, наизусть, знающему вблизи, а не издали, трудно перейти на землю, а под землю — вообще невозможно. Это дедушка понял сразу и, проработав в шахте всего пару недель, ушел в строители, чтобы окончить затем строительное отделение горного техникума и строить дома — этаж за этажом, ближе и ближе к небу.

До начала концерта оставалось ещё минут пять, и маленький маэстро, спрятавшись за последней перед хорами колонной нефа, смотрел на уже заполненный, встревоженный, нетерпеливый зал и… плакал. По-стариковски — почти без слёз, с трудом сдерживая судорожные движения щёк, постоянно вытирая платком раскрасневшийся нос.

Мне приходилось видеть предательство вблизи. И меня поразило, до чего похоже. Те же слова, та же мимика, тот же эмоциональный портрет — от игры в наивность и жалостливость до нескрываемого раздражения, по мере прояснения обстоятельств. Разные люди, разные характеры, разная культура — совсем разная, от, скажем так, простонародной до элитарной, а — как две капли воды похожи.

Наиболее содержательно — то время, в которое ничего не происходит и как будто ничего не меняется. Как бы время безвременья. Как бы несамостоятельная, слепая, соединительная ткань между событиями. Это — то, на чём вообще всё держится и, более того, ради чего всё остальное и происходит.

Сделанное хасидом Шломо открытие в науке изрядно взволновало раби Якова. Цадик верил и не верил. Даже если идея о мыслящих камнях есть всего лишь мистификация — Шломо имел слабость к этому жанру изобретательства — тем не менее высказанное воззрение показалось Якову перспективным — пусть не практически, зато умозрительно.

Боттичелли тоже не сводил с неё глаз. Ему нужно было погрузиться взором в дивную красоту, поместить её образ внутрь себя, чтобы потом перенести его на бумагу. Но не только художник говорил в нём. Сердце его прыгало, отдаваясь звоном в ушах. Он понимал бессмысленность своих желаний. Но кто запретит любоваться солнечным лучом, морской волной, трепетом листвы?

Храм пошатнулся. Полетели вниз куски лепнины от карнизов. Раскрылась зигзагом кровля и сквозь неё сначала проглянуло голубое небо, потом его накрыло что-то чёрное. Потемнело, как в сумерках, и только всеобщий крик ужаса и боли метался по храму от одной шатающейся стены к другой.

Вам кажется, что часы начинают тикать медленнее, а потом и вовсе останавливаются. Но это не так. На самом деле – поменялась скорость вашей жизни, вы узнали главное, а потому вам некуда спешить. А главное заключается в том, что вы накопили добро, ведь без добра вас не пустят в новую жизнь, ту самую, которая начнётся на следующем витке восьмёрки. И вы начинаете делиться этим добром, кто раньше, кто позже, да это и не важно, важно другое – успеть поделиться, потому что делиться – значит умножать.

Для белого человека прогулка по базару – нешуточное испытание. Торговцы не дают прохода, мальчишки бегают вокруг и кривляются, нищие ползут следом, прося милостыню. Искренне обижаются, когда получают десять рупий – хотя это хорошие деньги для жителя страны, черта бедности которой определена в 60 центов в день. То есть если человек зарабатывает доллар, его уже никто не назовёт бедняком. Но белые должны давать много, потому что белые – богатые.

Пьеса

Кино-проза