Проза

Ему не хотелось умереть сразу. Очень не хотелось. Он думал о своей смерти, как о долгом путешествии, которое уже началось – и началось давно. Нет, он не умирал: он – странствовал. И этот путь в воображении был и интереснее, и лучше жизни. С приходом жены возвращался и его интерес к жизни, но как только она уходила на работу, он опять предавался своим безудержным мечтаниям.

Старик и девочка шли по широкому проспекту. Вот центральный собор, в котором раньше располагался краеведческий музей. Напротив здание областной администрации, с развевающимся сверху российским триколором. Памятник Ленину. А вот и длинная лестница, уходящая далеко вниз с бурлящими по обеим сторонам водными каскадами и пенящимися фонтанами.

В человеке тоже наступают сумерки, как и вокруг него. В детстве сумерки вызывают сначала восторг, потом страх. В сумерках раздаётся отдалённый детский смех, звуки в них вообще становятся музыкальней, словно слышнее становится музыка сфер. Музыка сфер происходит в космосе: одноглазые циклопы в дублёных фартуках звенят молотами по своим наковальням, планеты согласно вращаются, и возникает хрустальная музыка, отчетливо слышимая на Земле только замерзающими нищими. Хотя не только нищими.

Мальчик думает о градуснике: кто его придумал? Он ходит по сестринской, заглядывает в шкафы и ящики: початая бутылка водки, бутерброды в целлофане, половина шоколадки, скрученные бинты, зарядка для телефона. Градусники! «Букет из сосулек», – думает мальчик, вынимая один из обмотанной пластырем банки.

А в это время в городской квартире грустила ракушка. Когда-то она плавала в море с милым другом-рачком, они жили дружно, пока рачок не вырос и не перешёл жить в другую раковину, а ракушка осталась одна. Более того, её выбросило волной на берег, её заметили дети, подобрали и отнесли домой. И теперь она лежала в большой коробке вместе с другими ракушками и вспоминала свою счастливую жизнь в море. Вдруг коробка, в которой она лежала, задрожала и откинулась её крышка.

К 130-летию со дня рождения Веры Инбер

К 130-летию со дня рождения Веры Инбер

Новелла

Правительство обязано признать евреев народом, столь же опасным для жизни человечества, сколь опасны волки, скорпионы, гадюки, пауки ядовитые и прочая тварь, подлежащая истреблению за свое хищничество по отношению к людям, и уничтожение которых поощряется законом.

И вот еще что, надо проследить за тем, чтобы перестали восхвалять Достоевского. Я понимаю, он певец особого пути русского народа, но с его талантом он возводит на пьедестал и восхваляет зло. Достоевского можно назвать зеркалом русской контрреволюции, и это сближает его с Геббельсом, для Геббельса арийская раса, для Достоевского русская духовность, и оба они проповедуют на этом основании вседозволенность.

В деревне тихо. Стоит теплая южная ночь. Часовой подошел к дереву, прислонился к нему спиной и задумчиво посмотрел вверх на его густые развесистые ветки. Вдруг, что-то постучало справа от него. Он резко повернулся вправо, чтобы посмотреть, что там за стук, и в это время резкий удар слева сбил его с ног.

Школа обнесена бетонными барьерами. Дети выходят из машин и бегут к воротам. Два охранника, один с автоматом, другой с немецкой овчаркой. Дети суют собаке в пасть конфеты. Собака дружелюбно машет хвостом, аккуратно берёт конфеты и виновато смотрит на хозяина.

Вывод первый: умеренное невежество куда как полезнее для рода людского, нежели пагубная пытливость в откапывании так называемой «истины». К чему копаться-то? Мы же не кроты, но человеки. Потому бойтесь мудрствующих. А пуще всего – философов. Ведь сказал Пророк: «О вы, которые уверовали! Берегитесь многих мыслей». Не забывайте и справедливые поношения Тертуллиана Карфагенского в адрес все тех же философов, «отвратительных животных, торгующих ложной мудростью», и диалектики, «матери ересей, изобретения жалкого Аристотеля».

Что такое «утиль»? Это лавка с надписью печатными буквами на дверях «СКУПКА УТИЛЬСЫРЬЯ». На улице Малая Калею, в Старой Риге, шестьсот девяносто пять шагов от моего дома и шестьсот сорок семь шагов от развалки. Утильщик, человек лет пятидесяти, грузный, с вислым носом и подстать ему животом, утиль, само собой, не собирал. А что же он делал? Он его взвешивал на весах, смастеренных под платформу, потом покупал. За это получал зарплату, а мы – наши копейки, что рубль берегут, если сразу же не потратить их на мороженое, а сберечь на билет в кино.

И вечер наш под сенью орлиных крыльев начался и ими же оттенился. Погода, как было замечено еще классиками сатирического жанра, благоприятствовала любви. Обе новоявленные наши подруги уже ожидали под крыльями популярной птицы лицом к привокзальному ресторану. Завидев нас, изобразили такую радость, словно мы не виделись с ветхозапамятных времен, и, подхватив под руки, устремились к ресторанным дверям...