Проза

«Был осенний день. Уже не надо было поливать огород. И папа пошел к берегу Обского моря вытащить из воды электронасос, качающий воду. Проходить ему надо было около стоящего на берегу бунгало — простенького дощатого домика, в котором летом возле воды приятно отдыхать. В этот же осенний день, далеко уже не первый день осени, ни в бунгало, ни на базе никого уже не было. Но, проходя мимо бунгало, папа услышал в нем явный шум. “Кто мог туда забраться? — подумал папа. — Крыса?..” Но крыса не делает такого большого шума. Может, отдыхающие люди забыли там своего кота?.. Но кот бы мяукал, особенно голодный… И папа в недоумении и желании узнать, кто?.. что за шум?.. подошёл к бунгало и заглянул в окно. Через стекло рамы он и увидел того, кто шумел в бунгало…»

Эмили теперь жила с мамой, а два раза в месяц, по выходным, её забирал папа. Самый любимый момент — когда они ехали вдвоём в машине. Тогда она могла притвориться, что папа никуда не уходил и всё как раньше.

Я в последний раз увидел Изю. Его увозили в психушку. Он плакал, называл всех братьями, даже бравших его санитаров, обещал мне и уполномоченному, что вернётся, непременно вернется. Жаль его было и страшно. Когда его увезли, дал уполномоченному подписку о неразглашении: кому и чего?

Твой дед Василий начинал чудить, когда осень наступала, и птицы в стаи собирались. Он следом за ними рвался. Говорил, что душа мается, места не может найти. Встанет посередь улицы, задерёт бошку и смотрит в небо, где птицы кружат, а сам квохчет, вскрикивает, словно с ними разговаривает.

Это только по молодости. Этот священный трепет убегания. Когда балдеешь от скрипа старого паркета в коридорах Публичной библиотеки, когда запах слежавшихся книг в нищих комнатах спецхрана словно запах конопли для наркомана. Ну и на кладбище еще. Только обязательно чтоб дождь, грязь, чтоб промозгло всё, сẻро и, как некоторые любят, пронзительно чтоб.

Ах да! Забыл сказать. Полное имя этой замечательной женщины — Эсфирь. Эсфирь Розенпоц. Да, да, не удивляйтесь — Эсфирь Марковна Розенпоц. Если вы знаете хотя бы пять слов на идиш, вы удивитесь и скажете, что таких фамилий не бывает? Бывает, как видите, бывает.

Валера свою бутылку не всю выпил, домой принес, в холодильник поставил, и спать завалился. Когда проснулся, слышит: жена в кухне посудой звенит, и пахнет оттуда божественно. Первым делом в холодильник полез и глазам своим не поверил — бутылка полная стоит.

Бланка была привлекательна, а незамужняя незнатная женщина, если она привлекательна, нуждается в покровительстве. Пока жив отец, ей ничто не грозило, ну а вдруг с ним что-то случится? Но государю все равно понадобится хороший врач, так пусть им будет Бланка.

Вообще, работа (особенно срочная, неотменимая, важная…) даёт чувство защищённости, уюта, внятной обозримости своего ближайшего мира: будто сидишь в тесном и надёжно устроенном доме. Закончив и сдав, — увидев, как картонные стенки отпадают — чувствуешь себя на открытом ветру.

Два друга-танкиста, казалось бы — не разлей вода, вместе брали Берлин, горели в танке, женаты на родных сёстрах… Спустя годы они оказываются на новой войне, по разные стороны линии фронта. Один — советский инструктор в Армии Сирийской Республики, второй — командир танкового батальона Армии обороны Израиля.

Tолстой, видимо, ожидал, что я в порыве раскаянья упаду перед ним на колени, но выглядел до того нелепо, что я громко расхохотался — здоровым и задорным, почти детским смехом. Этот смех сразил его, как внезапный удар молота в лоб поражает взбесившегося быка; он опустился, почти рухнул на бархатное кресло и жалобно раскрыл рот, не в состоянии произнести ни слова.

Они сидели в почти пустой квартире — главные вещи уже уехали на таможню — и пили чай. И она рассказывала, рассказывала… — Ты действительно не считаешь меня сумасшедшей от того, что я так верую в мою победу над Сталиным? — Напротив, надо быть сумасшедшей, чтобы НЕ веровать в это!

Так тяжко, — в голосе Перельмана вдруг прорывается такое бесконечное одиночество, что Григорьеву стало страшно за комиссара. Но тот уже взял себя в руки. Твёрдо говорит: — Я не могу допустить чекистов на фабрику, иначе мы полностью потеряем то минимальное доверие рабочих, которое кое-как имеем.

Гражданин Шварц напирает на внука. А как его отец туда попал? Как это сын русской матери и отца — сына участника Великой Отечественной войны, попал в сети сионистских вербовщиков. По каким причинам он покинул свою Родину, которая дала ему всё, выучила и обеспечила всем необходимым? Где в это время был его отец-коммунист? Нельзя такое допустить, чтобы сионистская пропаганда стучалась в двери наших людей.

Насколько мне помнится, Мирадора не была красавицей. О ней моя мама ни за что не сказала бы: «Молодушка — загляденье!». Выглядела она полноватой, лицо не цвело тем юным румянцем, что позволило бы моей маме восторженно произнести ее высшую оценку: «Кровь с молоком!».