Проза

Выходило по рассказу, что существует в Питере такая старая, заброшенная квартира, похожая на бывшую коммуналку. Только вот открывается она не всем, не каждый может даже увидеть эту обитую чёрным, с продранным местами дерматином и вылезающими из прорех клочьями войлока дверь, а не то что войти в неё. Квартира сама решает, кого впустить. Сама определяет, заслужил ли путник отдых, достаточно ли настрадался, намучился, — достоин ли.

Голова Престо «торчала» на высоком стеклянном столике о четырех металлических ножках. От перерезанных артерий и вен, через отверстия в стекле, попарно тянулись трубки к баллонам. Одна из них толстой кишкой выходила из горла и сообщалась с большим цилиндром. И цилиндр, и баллоны были снабжены кранами, манометрами, термометрами.

Глубокая ночь. Эфиопия. Аксум. У небольшой церкви из розоватого камня, подсвеченной фонарем у входа, священнослужитель в балахоне, вооруженный калашом, висящим стволом вниз на плече, позевывая, брел по дворику. От стены отделилась фигура в черном, бесшумно подскочила сзади, закрыла жертве большим тампоном рот и нос. Монах дернулся, потом медленно сполз на землю.

Лучше писать, чем говорить (письмо ― лучшая разновидность речи: речь, обогащённая всеми достоинствами молчания). Лучше читать, чем писать (чтение ― лучший способ письма: вписывание в себя изначально чужого текста ― и разрастание за его счёт). Но вот лучше чтения нет всё-таки ничего.

...Во-первых, у него, единственного из наших коммуновских мужей, БЫЛО ОТЧЕСТВО: он был ИВАНОВИЧ (прямо как мой папа!). Во-вторых, он был НАЧАЛЬНИК (не знаю какой – но это все равно). В-третьих, он был ХОРВАТ (такого слова мы тогда еще не знали), военнопленный с Первой мировой войны, и у него были очень черные, очень густые и очень сердитые брови. И главное – вместо левой кисти у него был КРЮК! Как я его боялась! Не знаю, что было страшней: когда он надевал крюк – или когда он его отвинчивал!..

In the early 1950s, we lived in a communal apartment on Spiridonovka Street in central Moscow. Back then, it was called Alexey Tolstoy Street (no, not after the author of "The Silver Prince" but after the one who wrote "Peter the First" and "The Road to Calvary"). We had two rooms...

Двадцать два года прожил в Америке. Вся русскоязычная пресса знала меня. И я знал ей цену. И вот волею Бога, иначе не назовешь, снедаемый страхом, в 2016 году подался в страну Волоколамию. Никто из вас не отгадает координаты страны и нравы людей там обитающих. Страна ленивого счастья, равнодушия и пофигизма. Никаких забот, никакой борьбы - болотистая зыбь и золотые камыши. Четвертый год отдыхаю. До тошноты наелся корявым благодушием и полным отсутствием размышлений… Приезжайте! Чорт бы вас всех взял...

...Но море, море! Ах, если было нырнуть с маской и с трубкой под вечер, когда солнце еще светит, но светит по-вечернему, и увидеть, как стайка рыб одновременно повернется и засверкает сотней маленьких зеркалец, – то кажется, век бы не выныривал, а остался бы жить, как Ихтиандр!.. О, море Нового Света!.. Анатолий Ефимович смотрел по телевизору, как кипятятся патриоты, просравшие Крым, и опять подумал: «Проклятые идиоты! Оккупированный полуостров! Вот возьму и поеду! На то лето!»

...Бешен, заметив Сатюкова, поманил его пальцем. Валька, сторожко косясь на по-прежнему торчащего на одной ноге на столбике оборванца, поднялся вслед за Сашкой по скрипучим ступенькам крыльца. В горнице на непокрытом столе стояла кой-какая посуда, была разложена немудреная закуска. На табуретке сидел зачуханный смердящий старикашка Веня Свисточек и, вздергивая по-птичьи головенкой с реденькими белыми волосиками, поглядывал на вошедших невинными, на удивление чистыми глазами. Позади Вальки и хозяина с кряком захлопнул дверь соскочивший со своего насеста придурочный Ваня...

... Ибо, увы, прошел, безвозвратно канул в Лету период расцвета Брюгге. Кто вспомнит теперь времена, когда город вместе с соседними портами являлся непреодолимым магнитом для товаров, стекавшихся в Нидерландские провинции из Италии и Центральной Европы? Купцы всех стран, берега которых омываются морем, от Прованса до далекой Балтики, швартовались у здешних причалов. Город манил чужеземных негоциантов, как Святая Земля крестоносцев. Высокие шпили его колоколен служили им путеводными маяками. Грубая гортанная речь немцев, англичан и скандинавов смешивалась на его улицах и площадях с певучим говором флорентинцев, оживленной трескотней обитателей Пиренеев и солидным прононсом уроженцев Лангедока. Здесь шумели многолюдные разноязыкие ярмарки: продавался голубой туф из знаменитых каменоломен Турнэ, оружие и шитые золотом ткани тороватых ломбардцев, льняные и шерстяные сукна, изготовленные в самой Фландрии, строевой лес, металлы и мягкая рухлядь из Швеции и Новгорода. А что говорить о грудах пряностей, цветного дерева, шелка и прочих восточных диковинах, завозимых из Средиземноморья? По Шельде сюда доставляли бочки с драгоценными винами Бордо и Шампани; Рейн служил широкой артерией для более дешевой германской лозы; загрузив этим добром пузатые купеческие посудины, бравые брюггские моряки храбро пересекали бурное Северное море и, горланя хриплыми голосами «Kyrie eleison», поднимались вверх по Темзе — от Лондона до рынков Оксфорда, Рединга и далее, вглубь страны...

«I. Мы, всемогущий Люцифер, император Адских земель, король Тьмы, герцог всех окаянных, сегодня, в лице Нашего полномочного представителя барона Мальфаса, заключаем Договор о союзе с Семеном Марковичем Безакцизным, который теперь находится с Нами. И Мы обещаем ему любовь монахинь, цветы девственности, милость властителей, всемирные почести, удовольствия и богатства. Он будет вступать во внебрачные связи каждые два дня; увлечения будут приятны для него. Он будет приносить Нам раз в год дань, отмеченную его кровью; он будет попирать ногами реликвии церкви и молиться за Нас. Благодаря действию этого договора он проживет счастливо сто тридцать лет на земле среди людей и, наконец, придет к Нам, понося Господа. II. Мой хозяин и господин Люцифер, в обмен на вышеупомянутые обещания я признаю Тебя как моего Господа и князя и обещаю служить и подчиняться Тебе в течение всей моей жизни. И я обещаю Тебе, что я буду совершать столько зла, сколько смогу, и что я приведу многих к совершению оного. Я отрекаюсь…» – Бредятина какая-то! - не дочитав документа, воскликнул Безакцизный...

«Кирилл подошел к окну, отодвинул рукой невесомую занавеску. За ней было темно, вставал сбоку еще один больничный корпус, несколько окон горели белым, тянулся до ограды широкий тротуар. За оградой блестели крыши автомобилей, за ними был парк, за парком поднимались и шли стройными рядами пятиэтажки, а вдалеке был виден железнодорожный мост, ярко освещенный прожекторами. Вдоль тротуара и у ограды горели редкие фонари, но от них ночь казалась еще темнее, и смотреть на них Кириллу было почему-то грустно. С неба сыпался снежок, ложился тонким слоем на газоны, на тротуар, на автомобили, но не сиял, не светился белым, а лежал тускло и сухо…»

«Я иду по уютной тропке, глядя на одуванчики. Старые воспоминания полувидимыми образами, тенями без лиц, набегают, окутывая меня. Угловой ярко-желтый домик низко скособочился маленькими оконышками; тонет в земле. Рябина, космы спутанные берез, крапива у заборов. Крест чертополоха раскинул свой суставчатый размах, будто распял чью-то невидимую судьбину. Чья кровь в запекшихся штырях его соцветий?.. Домики чуть ли не на наполовину просели в затравенелую улицу: как во сны земли, вросли и в мою душу. Иных миров салатным взором два кота, друзья уездной темноты, знакомо встречают меня с высоты приворотных столбов…»

Когда Макарушки нет дома, комнате скучно. Она становится рассеянной. То рыбку покормит прямо поверх стеклянного потолка аквариума. То включит старенький радиоприемник, вот уже два года не издающий ни звука. То напишет на какой-нибудь квитанции какое-нибудь немудреное стихотворение. Одним словом — сплин, если не говорить по-французски…

«Семёнов вздохнул. Ему вспомнились времена, когда в этом самом кафе можно было выпить кружечку пива и поболеть за любимую футбольную команду. Разумеется, в отдельном зале для выпивающих. И по предъявлении справки из наркологического диспансера. Но шесть лет назад приказом Великого Санитара спиртное окончательно запретили. Впрочем, футбол к тому времени всё равно уже было не посмотреть — профессиональный спорт попал под запрет и того раньше…»