Проза

"... - Вы видите эту даму?! Это дла Вас, для Вас Софья Марковна приняла ее в нашу школу! Вы слышали: ее зовут Роза Соломоновна! Немедленно приступайте к ухаживанию! - А Вы, Рауль Натанович, - сказал я ему, - отныне работаете уже не в ШРМ-4, а в хедере № 4 г. Москвы... Он оглушительно расхохотался на всю учительскую."

"Римский император Веспасиан изрек: «Кажется, я становлюсь богом». Вот это круто! Тем более, Борису Глебовичу как-то кто-то сказал, что лицом он вылитый Веспасиан; тот же широкий лоб, крупный нос и многозначительные морщины. Все так, но Россия не Древний Рим, могут ведь и за богохульство счесть. Каким таким, в самом деле, богом? Не Христом же. Еще проблемы возникнут. С отпеванием. Понапрасну что ли он этакую храмину в Ухрюпине отгрохал?"

"...Первоначально он не понял, что заставило его насторожиться и оторваться от кропотливых поисков. Но вскоре сообразил: умолк неустанный шелест дождевых капель в осенней листве, умерли вообще все звуки, и вязкая колдовская тишина опустилась на зачарованный лес, а с ней белесый молочный туман пополз откуда-то из влажных низин, заклубился у древесных корней, окутал могучие папоротники, проник длинными языками в бузинные заросли. Сумерки упали сразу и внезапно."

"...Но до того усатый самолично к нам явился. Искала злодейская душа отпущения грехов. Он лицо прикрыл шляпой, но я узнал его проклятущие усы и кривую улыбку. И стал неусыпно наблюдать. Сначала они заперлись в номере и долго о чем-то толковали. Потом Серега спустился с ним в физкультурный зал и заиграл что-то торжественное, но и с грозным ревом, словно толпа шумит и бабы причитают. Усатый снял шляпу, а сам слезами обливается. Прости, говорит, Серега, понапрасну я тебя обижал! Враги на тебя и на твоих друганов наклеветали. А я поверил лжесвидетелям и предателям правды…"

"...Чепрасов был совсем не похож на артиста, словно взяли обыкновенного человека с улицы и сняли фильм с ним в главной роли. Такой феномен произошёл позже с Василием Шукшиным. Чепрасов не выглядел небожителем, в отличие от других заслуженных и народных артистов, он был близким знакомым, наподобие соседа по коммунальной квартире, мне казалось, что, столкнувшись с ним случайно, я свободно смогу поговорить..."

"Он мог простить это какому-нибудь Жванецкому, или даже тому симпотному поцику, ведущему «Большой разницы», но Володе Высоцкому, который всю Мишкину жизнь был для него старшим братаном, дружбаном, практически богом, воплощением всего, что есть мужественного, безбашенного и всякого такого – Высоцкому – нет!"

" - Все, завтра же на развод подаю. Ты все, что угодно любишь, только не меня! — Люблю я тебя, — вдруг вырывается у него. Потом, спохватившись (надо же и честь знать), он добавляет: «Просто ту рубашку я люблю больше»..."

"Ночью Ольге привиделись два огненных шара, медленно приближающихся друг к другу и сливающихся в одно, вспыхнув магией встречи однотипного вида энергии. Улыбались друг другу две женщины, и эта встреча породила рассказ-вспышку, короткую и ослепляюще яркую."

Тело девочки было брошено поперек поместительного мягкого кресла. При этом обнаженные выше колен ножки приказчиковой дочки были неестественно широко раздвинуты. Итак, милостивые читатели и читательницы, сразу же создавалось впечатление, будто над девочкою было совершено самое что ни на есть противоестественное насилие..

Восприятие добра и зла меняется со временем. Скажем, геройство прошлых веков нынче расценивается как жестокость. Каждый найдет свой пример. Перемены в суждениях о морали — вот важная причина пересмотра дел мира деяний.

Приехали все пожарные команды и три машины скорой помощи, имевшиеся в городе; городское начальство, которое до этого показывалось на трибуне только во время праздничных демонстраций, слетелось как стая птиц — все в черных костюмах, с галстуками… А собрал их всех тихий Сёмка. Оказалось, что он нашел не сокровища, а свою смерть.

«Север — чудный, далекий — казался нам удивительным, небывалым, фантастическим краем. Там жили приключения и загадки, туда отправлялись самые смелые, самые мужественные, самые ловкие, они создавали там свое, особое государство, живущее по своим, особым законам, о которых здесь знают только из книг. За дядиным басом слышался нам вой холодного ветра; дым от трубки, уползавший к крыше, казался вздохами затухающего костра, а ее огонек — угольком печи. Из серых дядиных глаз на нас смотрела снежная ширь — угрюмая и загадочная…»

«Хариус — рыба очень бойкая. Его нельзя тянуть по воде, как, например, покорного, неповоротливого леща. Первое, как меня учили взрослые, его надо выдернуть из воды. Иначе — уйдет. А если хариус сорвется, упадет у самых ног, пусть воды будет на два пальца — тоже ускачет, упрыгает в русло. Человек по Тарыну не мог плыть против течения, хоть своими силами, хоть на лодке. Преодолеть эту страшную быстрину было можно лишь на глиссере — лодке с авиационным двигателем и воздушным винтом. Нечто вроде самолета, плавающего по реке. А хариус преодолевал смертельную для человека быстрину с помощью одних плавников. В половодье главное русло Тарына страшно кипело, несло коряги, ворочало неподъемные валуны по дну…»

«А за окном гудит одна из самых напряженных магистралей Москвы, в комнате тепло и тихо. А еще говорят — загазованность, а еще говорят — шум, а еще говорят — надо жить на природе и нельзя работать на износ. Многое говорят, и правильно делают, что говорят, а там Господь сам рассудит…»

«Разместили нас временно в казармах выпускников и уехавшего с курсантами в летние лагеря батальона обеспечения учебного процесса (БОУП), на разных этажах. Я живу на последнем, пятом. Окна тут большие, кровати двухъярусные, и мне досталась верхняя койка. Уже и расписание дежурств по абитуриентской роте составили. Живем по строгому распорядку: подъемы, утренние зарядки, построения, разводы, вечерние поверки, отбои. В столовую и на самоподготовку ходим строем. Одно плохо — постоянно есть хочется. Кому из города чего принесут, тот сыт; кто пошустрее (из военнослужащих, в основном), тот без зазрения совести (голод не тетка!) “на хвост падает” — тоже, значит, не в обиде. Остальных же спасает другое: после всей нашей дневной суеты приходит время заведенного бывшими срочниками ритуала вечернего пиршества, когда каждый обязан поделиться всем, чем разжился за день…»