Проза

Евреи всегда стараются задобрить, услужить. Такой народ. Задабривают, а их еще больше не любят. Может быть, чувствуют, что такая доброта от слабости, а слабых не любят. Да, я помню русское поучение, что добро должно быть с кулаками. А что делать, если у некоторых кулаков много, а доброты мало.

Фрагмент из философского романа-эссе «Паломничество в Лурмарен, или Каникулы Сизифа»

А эксперимент и состоял в том, смогут ли советские люди выжить в условиях Венеры, эволюционируют ли, приспособятся ли их организмы. Разнополых людей отправили, дабы они могли размножаться, плодиться и заселять Венеру, то есть, пара – для размножения, а третий из органов, он должен был за ними приглядывать, чтобы всё было по правилам и без фокусов.

Снедаемый диким любопытством, я подошёл к могиле, где только что сидела эта женщина, отдалённо напоминавшая мне мою девушку. На могильной дощечке я не увидел ни фамилии умершего, ни дату его смерти. Неровными буквами там были нацарапаны знакомые мне слова, которые когда-то ласково говорила мне Галя: «Зеленоглазый кузнечик».

Пьеса-буфф в четырёх действиях

Они взялись за руки и взлетели. Они парили в небе легко и радостно. Стоило чуть взмахнуть перышками, как они поднимались выше сосен, страшно не было, а было только весело. Освоившись в небе, Петя направил полёт на реку. Дети плавно летели вдоль русла реки, снег здесь лежал нежным ровным покровом, они снизили высоту и полетели, почти касаясь земли, а потом снова поднялись выше деревьев.

В тот раз он прибежал на озеро, когда проржавевшее за день солнце уже свалилось в листья кувшинок. В нагретом до отказа воздухе друг за дружкой гонялись стрижи и, хоть до темени далеко, в зелёной ряске уже бормотал докучный лягушечий хор. Иванко уже собрался скинуть сапоги, как вдруг… его глазам предстало нечто беломраморное, в сияющей копне волос, стянутых на макушке лентой.

Евгений Онегин, будучи на гастролях с одноимённой оперой в Праге, в антракте был замечен в буфете концертного зала «Рудольфинум». По свидетельствам очевидцев, он поедал бутерброды с тюлькой и требовал форшмак.

Вот оно, значит, как: жалеет о нем эта стильная, красивая баба, помнит стихи, книги, пустые разговоры на скамейке возле дома. А он думал тогда об ином: о том, какие у нее точеные ноги и упругая грудь, что неспроста ему позволяется многое, прикидывал, куда бы ее зазвать, чтобы без свидетелей и помех уложить на спину…