Проза

...Илонка поначалу едва держалась на коньках. Женька был даже рад этому: вся забота об Илонке оказывалась в его руках. В раздевалке она садилась на низкую скамейку и протягивала ему ноги. А он, стоя перед ней на коленях и слыша, как стучит его сердце, надевал на них ботинки с приклепанными коньками, шнуровал и обматывал бинтом, чтобы облегали плотнее. Женька знал: Илонке нравилась эта «процедура»...

...главное, что я увидел великого вождя и учителя. Я изо всех сил напряг зрение и - ура, ура! Мы встретились глазами, вождь приветливо мне улыбнулся, поднял руку и долго ею мне махал. Вот было здорово! И все же я тогда не был удовлетворен полностью, так как сильно завидовал счастью черноволосой девочки таджички Мамлакат, обнимавшей Иосифа Виссарионовича на всюду красовавшихся цветастых картинах-плакатах.

Еще говорят, что время – фикция. Фикция, фикция, еще какая фикция! Поэтому не надо обижаться на то, чего нет. Не будем расстраиваться, а лучше улыбнемся, кисло и мудро: вот послушайте, какая история случилась с Поэтом Революции Владимиром Маяковским и неким Альвеком...

С Шуней они познакомились на «ассамблее», в народе - «аська». Площадка с фонтаном у кинотеатра «Юпитер», одна из достопримечательностей Нижнего Новгорода. Место тусовки неформалов. В то время Илья учился в пединституте и, прогуливая пары, часто наведывался к фонтану. Пил пиво и болтал с соратниками по рок-движу. Шуня запомнился добрым малым, рубахой-парнем, но абсолютно без башки. Настоящий панк...

...Он принадлежал к племени самуел. У племени было казино и не одно. “Хард рок кафе” – это звонкое имя они купили, имели несколько казино и в Америке, и в Лондоне, и в Японии. Каждый член племени, дети или взрослые, получали от казино по 7700 ежемесячно. Пришлось спросить еще раз. А не ослышался ли я?..

Император бесился всю ночь. Ломаясь в конвульсиях жуткого танца, вперив безумный взгляд в чёрный купол ночи, подражая жесту Юпитера-громовержца, мечущего из туч молнии, он кричал ему в лицо: «Так, выбирай, наконец, кто!? Ты или я?» Беременная луна, то пропадая, то показываясь из-за тяжелых туч, потворно гримасничала кривляющейся тени в округлой чаше фонтана. Мертвенно-зелёный свет заливал террасу...

...«Лагерь Батлина – здесь вы встретите тех, кого хотели ли бы встретить». Секс был сколь случайным, столь и необузданным. Сотрудники совокуплялись друг с другом и гостями так много, как только могли. В некоторых кампусах, сообщает Доусон, служащие организовали тайную систему начисления баллов: пять очков – переспал с женщиной-постояльцем, десять – победа над красоткой, пятнадцать – над женой управляющего кампусом...

"Если вы не можете поделиться бараньей котлетой, – сказала птица. - Я согласен на кусок селёдки с коркой хлеба. На одних нервах все время не проживёшь".

«А затем нам предстоял долгий путь через бесконечные рощи и поля в поисках подходящего вида. В рощах было сыро, по полям гулял ледяной ветер. Небо, как нарочно, растеряло все свои переливы и стало равномерно серым, будто заштукатуренным; наличие солнца угадывалось лишь по вытертому светлому пятну в облаках. Осень здесь была не такая, как в городе, не огненно-золотая, парковая, а затухающая, уже почти отжившая. От рощиц за нами подолгу гнались березовые листочки, дождем сыпавшиеся откуда-то сверху, а поля встречали желтой жухлой травой, на которую не хотелось наступать…»

«Наверное, у меня начиналась лихорадка, потому что я порой мало что соображал: жаркая степь походила на бескрайнюю сковороду, по которой мы безотчётно кружили. Где-то там за маревом лежал спасительный Лисичанск, но мне казалось, что мы к нему так и не приближаемся, хотя всё делали правильно: двигались так, чтобы солнце всегда было справа, а вечером — за спиной. Мы не знали, что Стрелкову удалось закрыть прорыв и остановить наступление “укропов”, мы боялись, что нас отрежут и зароют здесь в степи…»

«И я заснул, и на душу набросились сны-обманы, я недоверчиво участвовал в них и, утомленный их многоликим мороком, более других поддался только последнему — перед самым утром. Тут я стоял, как будто в заброшенном храме, в круге смуглого света на полу. Вокруг бархатная теплая тьма. В сером клетчатом костюме чернявый человек, толстый, но быстрый, с нагловато смешливыми щелками глаз на жирном лице, бойко объяснял мне мою жизнь: “Ты хочешь поставить трагедию?” И эту трагедию предлагал здесь же, в храме, поставить: “Без меня у тебя ничего не выйдет!” На мои недоверчивые вопросы постановщик расплывался во всезнающей улыбке и суетился, и все разъяснял, как какой-нибудь экскурсовод, и показывал…»

«Но он действительно пришел в субботу вечером. Это был высокий, стройный и красивый мужчина с многозначительным лицом. Сережа галантно поцеловал хозяйке руку и сказал вполне уместный комплимент. Потом они ели торт и пили вино, которые принес с собой Сережа, и гость рассказывал ей о театральном мире, который неплохо знал. Ближе к десяти вечера, когда бутылка опустела, Сережа вдруг заговорил об эротике в искусстве. Он обнял Женю и попытался опрокинуть ее на диван. Дыхание гостя стало жарким, а слова маловразумительными. Женя оттолкнула Сережу, они упали на пол, и борьба продолжилась уже на ковре…»

Не в Индии и не в Африке это случилось. Да и не так всё было бы там. И уж наверняка лазать у слоновьих ног не удалось бы! Но вначале о самой первой, бок о бок со слоном, вернее — слонёнком, встрече. В московском цирке на Вернадского. Дочери моей было тогда немногим за десять лет, и мы по приглашению своих питерских друзей Карпинских, работавших несколько сезонов в конно-балетном театре “Горская легенда” Тамерлана Нугзарова, приехали посмотреть закулисный цирк. Это совершенно не то, что видеть спектакль на арене из зрительного зала…»

«Мы тоже когда-то уходили от родителей, а они — от своих родителей. Всё идёт по жизненному сценарию, по спирали, и женитьба сына — это очередной виток. Но душа почему-то не хотела смириться, и не было ей покоя, пока я не стал рыться в своих старых записях и не нашёл тетрадку с названием “Детские ляпы”. В ней я записывал “ляпы” своих сыновей, когда они ещё были маленькими, и оформлял в виде баек. Закурил, стал читать, и потихоньку всё встало на место — былого, конечно, не вернуть, но хоть вспомнить будет что...»

«Рассказывая, Динара шла дальше, вдоль сада, а Люся в этот момент вдруг подумала, что ужасно торопится на работу, вот несмотря ни на что — как бес внутри. И не может она так мирно, так долго и спокойно идти вдоль сада. Ей вдруг так ясно и очевидно показалось, что она никогда бы не могла работать медсестрой, не могла бы так любить, с такой радостью выносить людей, незнакомых людей… Она смотрела на Динару, ощущала ее присутствие и не верила, что обыкновенный человек может быть настолько добрым, настолько сердечным и бескорыстным…»