Проза

«Рабочие и беговые дни забиты до отказа. Только ночами опять звонил ипподромный колокол, а из пёстрой толпы выплывала серая сухая голова, приближалась, ржала тоскливо, скрывалась. Проносился он, сердечный, всегда мимо. Чудилось, будто в качалке сижу, а вот не могу до вожжей никак дотянуться. Глаза его часто видел: тёмные, тревожные, и будто в уголках слёзы дрожат. Просыпаюсь — щёки мокрые у самого…»

«Через полчаса Зоя Владимировна стояла возле окна в своем кабинете, нервно курила и смотрела, как ссорится на автобусной остановке парочка средних лет. Мужчина то и дело старался отвернуться от своей спутницы, та восстанавливала позицию и снова что-то сердито кричала ему в лицо. Наконец мужчина не выдержал и быстро пошел прочь. Женщина догнала его, рванула за рукав, но мужчина не остановился. Тогда женщина принялась колотить его кулачком по широкой спине…»

«Живот сводило от голода. За вокзалом в Карлсруэ Мария села на скамейку и достала три дойчмарки, подаренные родственницей в родном селе. Она хотела купить хлеб в булочной через дорогу. Рядом с булочной в витрине парикмахерской красовались фото дам с восхитительными прическами. Какая-то внутренняя сила подтолкнула Марию к парикмахерской, ей нестерпимо захотелось быть похожей на девушку с рекламного фото за стеклом…»

«В крепости мы просидели двое суток, и за это время нам только два раза дали напиться воды, и ничего больше. А на четвёртый день плена привезли в лагерь. Он представлял собой пахотное поле, где до этого поляки сеяли рожь и гречиху, сажали картошку. Поле было огорожено колючей проволокой в два ряда, а в промежутках между ними «колючка» лежала спиралевидными мотками. Всё поле было поделено на клетки примерно по полгектара. И нигде никакой постройки, даже подобия крыши не было…»

Всегда краем сознания мы следили за судьбами приемышей в других семьях, в других странах даже — в США и так далее. Тоже там случалось много такого: предавали, сбегали, даже убивали иногда приемных родителей.

Понимаешь — знать в жизни только одну женщину — все равно, что умереть, не побывав за границей, а у меня, кроме Ольки никогда никого не было. Да и за границей мне, похоже, не побывать…

Получится или нет что бы то ни было, очень хорошо бывает понятно ― иногда даже на самых первых этапах работы ― по характеру собственных внутренних движений. Если получится, эти движения округлые, светлые и направлены плавно вверх.

Мог ли иудей сохранить преданность вере отцов в стране нетерпимого к инакомыслию средневекового католичества? На примере развития образа Мари писательница вынесла на суд читателя два пути. Первый — быть открытым католиком и тайным иудеем. Второй — не принимать христианство даже ценой собственной жизни. Автором приведены доводы в пользу как прагматичности, так и героизма.

Каждая книга несет столько смыслов, сколько их можно в ней найти. Правда, есть один смысл, авторский, тот, для которого и написана книга. И вот есть книга — все ее читали, есть автор — все знают, хоть и не говорят вслух, кто он, — а смысла не знает никто.

С парнями всё было ясно. Ясно было, что они решили «склеить» доверчивых советских девушек, рассчитывая на то, что сквозь «железный занавес» не проникает никакая информация с Запада и проверить их небылицы не получится.

И кажется мне, что надо при всякой возможности запасаться радостью впрок, на все несчастья и потери вперёд ― везде, где придётся, набивать ею полные карманы. Чтобы всегда был золотой запас чувства беспричинной и недоказуемой ценности бытия: золотые угольки, которыми мы потом, когда придётся, будем освещать себе мрак.

«Мне трудно об этом вспоминать, — глухо говорит он. — Но это очень важно, чтобы ты меня простил.» — «Хорошо, считай, что уже простил. За что?» — За то, что я однажды переспал с твоей женой».

Ну вот, скоро зажжется желтой мимозой электрическая лампочка на длинном шнуре, и тени буковок, учась плавать без спасательного круга, утонут в белом безмолвии листа. Я спасу их, я вытащу их на свет из бездны немоты. Я дам им имена, как когда-то Адам давал имена птицам, рыбам, животным. Переводные картинки я переведу на язык людей, а позже занесу их в словарь поэзии.

С утра светило солнце. О вчерашнем дожде напоминали только лужи и мокрая земля. Позавтракав, Эмиль отправился в город. Там он сел на автобус и поехал куда-то на окраину, где долго бродил, вдыхая сигаретный дым, иногда останавливаясь передохнуть на попадавшихся на пути скамейках. Разгребая ботинком гору опавших листьев, он осознал, что с момента приезда ему никто не звонил. Эмиль поразмыслил и не удивился. У него мелькнула мысль набрать номер матери, и он уже потянулся к телефону, но рука замерла в воздухе. Эмиль не представлял, что будет говорить. Отделываться общими фразами не хотелось, рассказывать о происходящем он не был готов.