Культура

2 августа в Москве Осипа Мандельштама за контрреволюционную деятельность приговорили к пяти годам исправительно-трудовых лагерей. По тем временам это был сравнительно мягкий приговор. Тремя днями ранее Екатерина Ямпольская — член семьи изменника родины — получила восьмилетний срок.

Он уже — не он, но он меня не отпускает, и будет частью всего дальнейшего. Он уже в портрете Артемьева, каждый аллегорический элемент которого — один из цветов его интересной жизни, но более всего полотно окрашено в образ жены и музы, покинувшей его два года назад, его Изольды.

А ведь музыку придумали не люди. Ее изобрели птицы. Соловья по части музыки — никто до сих пор превзойти не может. А птицы — прямые потомки динозавров. Они научились петь эти песни очень давно. Представим себе ранний четвертичный период. Средний плейстоцен. Лет, этак, триста тысяч назад. Людей еще нет. В Африке выживают какие-то питекантропы.

Впрочем, во многих случаях смягченность действия не выражается в переводах с русского на немецкий, тем более это касается такого вполне возможного по-русски, но непредставимого по-немецки парадоксального сочетания, как «здорово припугнуть, порядком подустать, изрядно поднадоесть, основательно подпортить» и т.п. (т.е. соединение смягчительности и усиления одновременно).

Кропотливое исследование данного периода может создать ложное впечатление, что Венадад и Азаил были главными противниками в течение долгой истории евреев, а не просто двумя мерзавцами, которых можно встретить в любом поколении. Однако они стали национальными героями сирийской истории. Это факт, что в Сирии во времена Иосифа Флавия, через девять веков после той эпохи, которую я описываю, эти два царя почитались как величайшие созидатели, величайшие победители и выдающиеся личности.

Тарас Бульба, при всей средневековой жестокости этого персонажа, — размашистая, как и его шаровары, натура — с нелюбовью ко всяким утеснениям цивилизации, отважный эпикуреец, любитель горилки, ватрушек и пундиков, наделённый юмором и хитрецой. Нет народных героев «белых и пушистых». Трудно оценивать их поведение, пользуясь сегодняшними канонами.

Я не склонна считать его растерянным и слабым. С автопортретов и фотографий смотрит умный, мужественный человек. Возможно, ощущая себя жертвой бессмысленного террора, он испытывал страх, возможно — гнев. Но, скорее всего — недоумение, ввиду нелепости и абсурда творимого людьми злодейства.

В творчестве Бродского противопоставление «двух домов», как мы покажем, лежит в основе одной из главных образующих его поэзии, признаком чего является то, что дом в ней принимает совершенно неожиданные даже для метафоры образы. Домом оказываются не только пещера и раковина, но и облако и камень, воздух, язык, подспудно содержащие также идею бездомья и дороги.

В итоге у меня складывается следующая картина. Соблазнённая и покинутая Мэри-младшая вознамерилась издать стихотворный сборник, в который вошли бы сонеты матери Уильяма Герберта, где та воспевает своего обожаемого сына, вирши самого Уильяма, где тот потешается над любовницей, и, возможно, некоторые из её собственных сочинений, плюс поэма «Жалоба влюблённой», где она прямым текстом описывала историю своей любви.

Гилельс, несмотря на все свои грандиозные успехи, был как-то уж очень нервно требователен к себе. Отбирая для эфира записи со своих концертов, он, за неимением другого отражателя, сажал меня лицом к себе, и время от времени восклицал: «этот пассаж не годится, по твоему лицу пробежала тень, в эфир это сочинение не пойдёт!»

У меня не было такой зубодробильной техники, как у некоторых моих коллег. Например, рука Джекоба Латейнера напоминала щипцы для орехов. Когда он пожимал руку, казалось, что он намерен сломать её. Именно так он обращался и с клавишами на рояле. Мне не нравился получающийся у него звук, но он явно впечатлял.

В этом смысле Дворец Советов оказывается итогом архитектуры и культуры как таковой, то есть последней, наиболее совершенной постройкой, созданной человечеством. Для сталинской культуры это здание должно было стать не только ее высшим достижением, но одновременно и конспектом ее принципов, т. е. тем же, чем, согласно Эрвину Панофскому, в культуре Средневековья были великие готические соборы.

Физическая картина реальности может не совпадать с образами пространства, времени и людей в ментальной картине мира. Так, известно, что житель Западного Берлина во времена холодной войны локально чувствовал себя ближе к ФРГ, чем к Польше, хотя фактическое расстояние до границы ФРГ было в два раза длиннее, чем до границы Польши.

Слово «ассимиляция» стало любимым словом многих либеральных авторов. Даже такие известные антисемиты, как композитор Вагнер и историк Трайчке, приветствовали ассимиляцию евреев. Необходимым условием вхождения евреев в немецкое общество подразумевалось крещение. Сравняться в правах с немцем еврей мог, только отказавшись от иудаизма. Другими словами, стать полноценным немецким гражданином мог не еврей, а бывший еврей.

Признанный негодным к строевой службе, Томас сам себе поставил личное боевое задание: оправдать позицию Германии в начавшейся «глубоко порядочной» войне. И писатель, отложив все остальные литературные дела, с жаром взялся за это не просто трудное, но, скорее всего, невыполнимое поручение.