Культура

«Сердце поет, воспринимая зрелые создания и героические деяния человеческого духа — в искусстве, в познании, в добродетели, в политике, в праве, в труде и в молитве, — ибо каждое такое создание и каждое деяние есть живое осуществление человеком Божией воли и Божьего закона...»

Сначала это были стихи. Тоненькая книжечка избранной лирики в мягком переплете из серии «ХХ век. Поэт и время». В широкой продаже его стихов было мало (да и никогда не бывало много), и книжку подарила мне знакомая лоточница в обмен на мой только что вышедший стихотворный сборник. Удивила сухость, с какой она отнеслась к моей просьбе: «да стихи, знаете, не очень...»

Борис Карафелов - талантливый живописец, и в юности, и в зрелости человек гармоничный и красочный, как его картины. Они, кстати, в наличии в Государственном музее изобразительных искусств имени Пушкина в Москве, в музее Братиславы, в галереях Лондона, Берлина, Парижа. В Израиле Борис с семьей с 1990 года. Живет ныне в Мевасерет-Ционе.

В. Гроссман предпринял интереснейшую попытку перечитать произведения Пушкина, как бы глазами самого Пушкина, вскрыть личный, иногда тайный смысл, который вкладывал поэт в сюжеты, образы, слова… Автор стремится раскрыть содержание и понимание многих пушкинских текстов, дошедших до нас с большими изменениями смысла.

Мне приходилось сталкиваться с великим множеством разного рода начальников, начиная с высоких эшелонов власти (Комитет по делам искусств, Министерство культуры) и кончая довольно мелкой сошкой, но всех их роднили следующие качества: они или не имели ни малейшего отношения к культуре или являлись кое-как обученными бездарностями.

Существует мнение, что в новейшие времена мы преодолели границы этого жанра, научившись смеяться над всем светом, однако скорее уж просто истрепали список сакральных героев. Что еще вернее – у нас давно нет общего, устраивающего всех потенциальных зрителей героического списка, который только и делает возможным постановку высокого жанра.

Особое значение в этическом иудаизме придается доброжелательным отношениям между людьми в повседневной жизни. Человек имеет право на доброжелательность. Например, запрещалось вымогать долг у неимущего должника: «Если знаешь, что должник в затруднительном положении и не может с тобой расплатиться, избегай ходить по одной улице с ним, дабы не корить его своим появлением».

Царфатом в еврейской традиции называется территория современной Франции. Имеются убедительные свидетельства тому, что «В еврейских средневековых источниках Восточная Европа именовалась Ханаан; ученые того времени мифологически связывали славян с обитателями библейского Ханаана и славянский язык называли кна‘анит».

В намеренно открытом эпилоге оставшиеся в живых, уже получившие Тору, прижимая к груди огромные чемоданы, как знаки непосильной вечной ноши, двигаются в Землю Обетованную. Они вступают в нее осторожно, с сомнением, иронией и затаенным страхом, проверяя на ощупь – ногой, рукой, взглядом испуганного сердца – Слово Божье.

Фамилия художника и краткая справка о том, что ребенком он пережил Холокост, передвигают все восприятие картины "в еврейскую сторону". Это – бесконечный ряд погибших и изуродованных жертв. Они и члены реальной семьи художника, и "просто евреи". Здесь нет точных изображений; все образы – некое обобщение, компиляция дорогих автору лиц.

Спустя шесть лет после подавления бунта Сатурнина, в сентябре 96 г, Домициан был убит в результате заговора, организованного его придворными, и проклят сенатом. При выборе наследника престола выбрали самого безопасного — немолодого и слабого здоровьем консула Нерву. Этот выбор объяснили аристократичностью его рода, опытом работы на высших государственных должностях и заслуженным авторитетом серьёзного юриста.

Из рубрики "Даты февраля". Два года со дня смерти.

«Долго думал, а стоит ли, говоря о Распутине, задевать тему его личной жизни? Сам Валентин Григорьевич был человеком закрытым; когда речь шла о его семье, публичности не любил. Хотя семья его была едва ли не идеальной, а уж с точки зрения литературной среды — и вовсе…»

«Скупость освещения, аскетичный и нарочито условный антураж — простые деревянные скамейки — подчеркивают изначально заданную вторичность быта и внешней интриги, но — напротив — первичность бытия, идей, смыслов как высшей реальности, в которой и происходит развертывание действия постановки…»

«Анна Григорьевна старалась оградить свою семью от случайных людей, и, надо сказать, ей это удавалось. Федор Михайлович полностью полагался на организаторские способности жены, а после их возвращения из Европы все полномочия по ведению домашнего хозяйства она взяла в свои руки. Ее роль безупречной хозяйки и заботливой жены всегда были предметом восхищения и благодарности мужа. Но Анна Григорьевна не только смогла сделать жизнь писателя уютной и более спокойной, она наполнила ее высшим, земным смыслом, став матерью его детей...»