Культура

«Разгадать писательскую тайну до конца невозможно, но мы, тем не менее, стараемся максимально приблизиться к её “сердцевине”. Часто в этом нам помогают совпадения с собственной “сердцевиной”, которая, вероятно, “знает всё” — так, совместно, и происходит рождение смысла, постижение тайны бытия, искры которой на мгновение вспыхивают в наложении двух мыслящих душ и освещают их счастьем и соучастьем понимания...»

Итак, единственный фактор отличия от остальных немцев – это особая еврейская религия. Но в таком случае эта религия ни в ритуале, ни в вероисповедании не должна включать ничего, что ставило бы под сомнение «немецкую лояльность». Так, были убраны из Шмоне-Эсре благословения о возвращении в Страну Израиля и восстановлении Храма, о собирании рассеянных, о восстановлении Дома Давида, из всех благословений было убрано упоминание об избранности еврейского народа. Само понятие «Храм» полностью изменило свой смысл в лексиконе реформистов: для них «храмом» стала любая синагога, точно так же, как для христиан любая церковь – храм. Языком молитвы также был сделан немецкий, родной язык «немцев Моисеева Закона».

У неё именитые соседи: Моше Амар - инициатор многих израильских проектов в различных областях искусства, и Ури Геллер, не нуждающийся в представлениях (его присутствие в этом доме символично обозначено согнутой ложкой). Напротив, дверь в дверь, когда-то жил театральный художник Давид Шарир с женой Гилой – актрисой «Габимы», а в соседней с ними квартире - скульптор Аарон Ашкенази.

Между Юлием Энгелем и одним из лидеров Общества Лазарем Саминским возник спор о значении еврейской бытовой музыки, в которой было очень много заимствований из песен и танцев других народов. Саминский считал, что только синагогальная музыка сохранила в чистом виде своё национальное своеобразие. Энгель возражал, что и в бытовой музыке его достаточно. Теория теорией, а на практике Саминский в своей «Маленькой рапсодии» использовал типичную клезмерскую танцевальную мелодию, а Энгель написал «Хабадскую мелодию» в характере синагогальных песнопений.

И неожиданно для самой себя я вспоминаю, как прикрыв глаза тяжелыми морщинистыми руками, зажигала субботние свечи моя бабушка Неха. Руки её слегка дрожали. Простенький серый платок сползал на лоб. Она не поправляла его, продолжая молиться. Никогда не думала, что через целую жизнь всплывёт перед моими глазами её образ. И вот совсем неожиданно я увидела её.

Это был единственный личный контакт с Львом Давидовичем Ландау. Я видел его несколько раз на семинарах в Институте физических проблем, прослушал также несколько его лекций по его Курсу теоретической физики. Запомнилось его выступление на семинаре Николая Николаевича Боголюбова на физическом факультете. В своем выступлении он положительно отозвался о работе, опубликованной мной совместно с В.П. Силиным. Она была посвящена теории спектров коллективных возбуждений в системах Бозе и Ферми. Результаты этой работы приводятся и во втором томе «Статистическая физика» – девятом томе Курса теоретической физики Ландау и Лифшица.

Между тем, французский воздух сделал свое дело: в 1958-м Джин вышла замуж за недавнего адвоката, а ныне начинающего режиссера Франсуа Морея, поразившего ее своими изысканными манерами. Успех в картине “На последнем дыхании” в одно мгновение превратил ее в кумира десятков тысяч поклонников. На ее поведении это никак не отразилось. А вскоре они с мужем отправляются в Америку – конечно же, в Лос-Анджелес, в Голливуд. Морей как добропорядочный и законопослушный гражданин считает необходимым отметиться во французском консульстве. Они оставляют там свои визитки, и через несколько дней Генеральный консул Франции г-н Ромен Гари приглашает их на ужин.

Занятия музыкой и живописью занимали важное место в яркой, насыщенной событиями и многообразными деяниями жизни Григория Николаевича. Обладавший значительной музыкальной подготовкой, он с большим успехом выступал при дворе в качестве скрипача, клавесиниста и певца, участвовал в придворных и великосветских спектаклях в домах графов П.Б. Шереметева (1766), А.С. Строганова (1768), И.И. Шувалова (1769) [14, c. 148-149]. Якоб фон Штелин (1709-1785) так характеризует Теплова-музыканта: «Этот искусный дилетант, которого заслуги и счастье возвысили постепенно до звания тайного советника и сенатора Российского государства, воспитывался в изящных искусствах и науках в семинарии новгородского епископа Феофана и не только сам пел с хорошей итальянской манерой, но и играл очень хорошо на скрипке» [16, c. 132].

Понравиться тебе (стихами) удавалось нечасто. Помню, ты привел мне в пример чешского поэта, который создал дивное двустишие, вырезал его в виде ленточки и обвил ею яблоко… Нет, Юра! До сих пор – нет. Понимаю тебя, но оставь мне себя. С моей настороженностью к модерну. Мы чуть не поссорились, когда тебя привело в восторг творение одной знакомой: бумажная коробочка с надписью: «Не открывай, бабочка улетит!». Открываем – на донышке надпись: «Вот видишь, улетела». Милая шуточка, но ты усмотрел в ней «концептуализм». Я обиделся: за тебя. Вот ты - это да, это концептуализм. Потому что твои работы не просто декларируют новый (якобы) подход к искусству, предполагающий интеллектуальную игру. Вся штука в том, что они совершенны. Они прекрасны – какие бы специальные цели ты ни декларировал. Рука такая, глаз такой, композиционное чувство такое. Талант не заменишь концепцией.

Что лично меня особенно привлекает в этих стихах, так это их оптимизм, жизнелюбие, жизнестойкость. Но не ходульные, не плакатные, а свои, выстраданные, согретые таким теплом, такой любовью, что им, в них веришь, за ними мысленно идёшь, хочется быть в их обществе, в обществе их автора. А язык, метафоры, повороты сюжета, с одной стороны – само естество, а с другой, всякий раз – ментальные и душевные сюрпризы.

В целом это напоминает неореалистическое кино: кардинал, принимающий щедрые пожертвования от мафии, портрет президента республики, неправдоподобно слащавый, как нимб над головой мафиози. Все достаточно прямолинейно. Но актеры, характеры, «миры в столкновении», сексуальный треугольник — все это держит меня, зрителя, в напряжении, не давая ни на минуту расслабиться. Жаль что скандальность ставит фильм «на службу Родине», превращая его из художественного произведения в обличительный памфлет. Те, кого он обличает, еще обидятся на Америку, что не присудили «Оскара», не признали нашего клеветника достойным нашей ярости, в очередной раз нас обошли, дав пятой колонне дополнительный повод для злорадства: «Не получили! Не получили! Ноги в тесте — поклонился невесте!». Что ни говори, а впечатлений от фильма хватило на целый ужин, что немало по нашим временам.