Рассказ

«...Толстый мальчик Витька приходил на детскую площадку, садился на край песочницы и наблюдал за нами маленькими карими глазками, взгляд которых, как нам казалось, ровным счетом ничего не выражал. Мы бегали, играли, орали, а он просто сидел – большой и очень спокойный. Мы росли, и Витька рос вместе с нами. Иногда мы приходили на площадку, когда он сидел на качелях и безуспешно пытался на них раскачаться. Увидев нас, мальчик вставал и уступал нам место, устраиваясь на краю песочницы. Витьку было не принято обижать...»

«...Дама медленно, чугунными шагами подошла к полотну, слегка прикоснулась ладонью к портрету, словно приглаживая завитушки волос девушки, и вдруг упала на колени, распластав руки по картине...»

Все без исключения персонажи – вплоть до самых эпизодических, – фигурирующие в настоящем повествовании, – реальные исторические лица. Практически все описанные события имели место, а если не имели, то вполне могли бы его иметь.

Не замечая, а, вернее, боясь дворов, немцы бежали по той же провинциальной улице, какой вошли в город, бежали по бессмысленной прямой, хотя, быть может, в них бессознательно билась память о том, что сзади – нет, теперь уже впереди – им навстречу катятся их спасительно тяжелые пушки.

До политических споров дело не дошло, потому что Жора Финкель вовремя схватил гитару, и все запели “Броня крепка и танки наши быстры”. Потом пели “Ой, рябина кудрявая” и “Огней так много золотых на улицах Саратова”. Вера Блейзер с чувством подпевала, игнорируя боль в пояснице. Под конец вечера Володя Зайдман рассказал два матерных анекдота, и все хохотали до слёз.

Сын может даже и не говорить матери ничего: она, которая его родила и видела, как он растёт, понимает его уже по одному взгляду и молча, не говоря ни слова, заботится о нём – и сын без лишних слов принимает эту заботу, так как знает, что они с матерью понимают друг друга и без слов.

Сначала лица мужчины Котельникову не было видно, но в какой-то момент стало свободнее у выхода, и он разглядел больного. На вид мужчине было лет сорок – сорок пять. Он был очень худой. Ходячие мощи, скрючившиеся сейчас в пальто. Лицо сырое, оттаивающее, свинцово-серого цвета. Словно каракуль с его пальто. Кто он?..

Черт знает что творится в этом тылу! Раненые валяются на мокрой соломе. Плащ-палатки не спасают их от дождя. А эти дурни тащили в дом раненого из амбара. Убить их мало!

Проверка была столь долгой по понятной причине: государству якобы для восстановления народного хозяйства (на северах и в Сибири ничего не было порушено), а на самом деле для интенсивного развития вооружений в начавшейся холодной войне, нужны были мужские рабочие руки, как можно более бесплатные, непритязательные и безропотные. Да и память о жизни на Западе, даже о жизни в немецких концлагерях, необходимо было вытравить и уничтожить невыносимыми муками, страданиями и унижениями.

Одна из двух дочерей Исака Баршая – Галя Баршай-Першман – была хорошей скрипачкой, работала в разных оркестрах, одно время даже и у Рудольфа Баршая, а ее племянница - Инна Дукач – дочь второй дочери Исаака - Дины - стала известной певицей, солисткой прославленной Метрополитен-Опера в Нью-Йорке и, кстати, пела недавно в Израильской опере. А внуком дочери Велвла Баршая – Черны Эпштейн является, между прочим, не кто иной, как Михаил Турецкий – руководитель знаменитого одноименного мужского хора.

Воспоминания зимы были ему неприятны, он понимал, что той зимой окончательно изменилось или изменило ему нечто важное, едва ли не самое важное, но в ту зиму он заметил, как стоят сырые грушевые деревья под дождем и научился, выходя по ночам в сад, спокойно разглядывать темное ночное небо, полное гроздей спокойных немигающих звезд.