Рассказ

Через два дня Александра Кузнецова вызвали к начальнику отдела режима. В кабинете с неизменной иконой — портретом Феликса Эдмундовича — восседал почетный пенсионер КГБ, генерал в отставке. Предложил Сане присесть и начал речь: «Уважаемый Александр Сергеевич, по роду работы Вы допущены к государственным секретам и давали подписку о невступлении в контакты с иностранцами».

Были у них плановые полёты и летун на вертушке спикировал на тётку-кавалеристку, мчавшуюся галопом куда-то по монгольской степи по своим делам. Спикировал слишком низко — хотел напугать, но перестарался и напрочь снёс ей голову колесом шасси. Тётка же на лошади сидела уверенно — и труп остался в седле. Перепуганный конь прискакал в родное стойбище с этим материализовавшимся майн-ридовским «Всадником без головы».

Знатоки Писания, а также творцы всех родов искусств изобразили меня ярым антагонистом доброго Бога, приписали мне мнимую страсть вечно творить зло. Якобы я подбиваю добропорядочных людей на бесчестные поступки, а затем, когда они согрешат, я выдаю их Высшему суду для назначения кары, и, в конце концов, упиваюсь страданиями казнимых.

Гаврила четко услышала: по мнению Зоферта, кузари — потомки хазар, и еще недавно придерживались смеси диких шаманских легенд и обрывков иудейства. Но больше того: в пандан к Малой Кузе они якобы верили в существование Кузы Большой, своего рода Небесного Иерусалима, а также считали, что они, кузари, когда-то оттуда упали, живут на земле поневоле, до наступления то ли лучших, то ли худших времен.

Профессор Грин мгновенно стал звездой новой науки под названием «Американская сексология». К следующему утру о нём уже было известно во многих университетах и колледжах. Даже сдержанная и религиозная газета «Christian Science Monitor» была готова уделить ему четверть страницы.

К вечеру трещины поползли из столицы в сторону Петербурга. Говорили, что сильно пострадал Клин. Ему сообщили, что голландские гости погибли во время посадки самолета и что все действия по контракту остановлены. Пока не наступил комендантский час, он бродил по всему району в поисках своих. Или их следов. Их не видел никто.

Вообще большого уюта не было. В воздухе висела какая-то неопределенность, не то, чтобы остро-тревожная, но безнадежно-опасливая. Я не знала, что папа фатально безработный — я ничего не знала — по будням он, наравне со всеми, уезжал в Москву, думала – на работу. А он там занимался в читальне — библиотека, как когда-то одиночка — спасала чтением.

Ну и собрались журналисты срочно ехать на родину героя, в чувашскую деревеньку Шоршелы. Чтобы осветить, значит, благостную картину его происхождения. А надо сказать, что Шоршелы свое название получили не случайно: по-чувашски это вроде как комбинация двух слов — болото и грязная вода. И, к ужасу всех ответственных за праздничное освещение этого выдающегося события, названию своему деревенька вполне соответствовала.

Вскоре после ареста начались допросы. Сначала их задавал мне аккуратный курносый капитан, задавал культурно, даже с улыбкой: — Зачем вам, гражданин Финько, нужна была антисталинская литература? Кто дал вам запрещённую книгу и с какой целью? Что вы думаете о товарище Сталине и его политике? Вы любите японскую кухню? Вы говорите на японском языке? Почему вы читаете книги японских буржуазных писателей?

Наконец-то пришли те мгновения, которых я так долго ждала. Моя госпожа положила в мое лоно своего маленького внука. Прелестное дитя! Конечно, не понравилось ему, что его туго запеленали, и громко заплакал: «Инга-инга».

Все были в выданных на складе Министерства обороны цивильных, мышиной раскраски «москвошвеевских» костюмах, при галстуках и — почему-то — в шляпах «а-ля родное Политбюро». Всё бы ничего, только вот и женщины летели — так было дешевле, не надо было тратиться на настоящий «Аэрофлот». Роль туалета выполняло ведро, сиротливо приютившееся на виду у всех в уголочке кабины.

Аркадий Степанович, казалось, не заметил столь стремительного бегства своей возлюбленной. Он был занят организацией традиционного мальчишника, с домашним вином, обильной закуской и, конечно же, танцами под патефон. Праздник длился до глубокой ночи. А рано утром к Аркадию Степановичу пришли с обыском. Лилю и соседа-инвалида пригласили в качестве понятых. В тот же день бледная Лиля прибежала к моей бабушке. Всхлипывая и вытирая тыльной стороной ладони слёзы, Лиля залпом выпила стакан воды с валерианой и начала свой рассказ.

Хозяин включил браслет, экран высветил новостной канал. Звук был отвратительный, лицо диктора шло рябью. Это при непогрешимой технологии нео-джи?! Картинка студии внезапно исчезла, сменилась нечёткой съёмкой дерева: Олег разглядел лишь очертания кроны, ветви. Раздался скрежет, похожий на скрип веток в лесу. Экран мигнул, студия вернулась. Лицо диктора безуспешно старалось быть бесстрастным.

И правда, как-то легко он обучился этому крику. Он смотрел на берег, где над склонами возвышались особняки, многие из которых тоже обладали этим пугающим криком. Как хищники, собрались они на богатом добычей побережье, устроили вокруг себя гнёздышки из каменных заборов, кое-где с ветвлениями колючей проволоки, подбитые изнутри для удобства мягкой вечнозелёной туей и можжевельником. Эту территорию они готовы были защищать от надвигающихся высоток, хищными криками отпугивали птиц и наблюдали за морем.

Несколько дней я не мог нормально спать. То и дело я слышал завывания собак по ночам, мне казалось, что у дома кто-то ходит, возможно, так и было. Мне снился труп на болоте и манекен с разорванной окровавленной грудью. Я плохо спал ночью, но хорошо высыпался днём. В один из таких дней ко мне снова зашёл Пимен.