Рассказ

Я жила со своими родителями, а он по-прежнему жил со своими. Однажды мы пошли ко мне до того, как родители вернулись с работы. Наша соседка, тетя Наташа, шаркала тапочками у двери моей комнаты, проверяя, не зашло ли у нас дальше разговоров. Потом она постучала в дверь и заглянула: «Танечка, извини, что беспокою тебя и твоего друга. Можно мне взять у тебя немного масла?»

Больше его ни о чём не спрашивали. От волнения он перешёл на латышский язык и не смог ничего объяснить. Всё остальное уже происходило без него. Но когда его спросили: — «Куда ты выбросил нож?», он почуял совсем недоброе, а когда ему показали закрытую кастрюлю и попросили открыть её, ему стало плохо. Он открыл её и упал в обморок. Внутри лежали отрубленные детские кисти рук.

Я поцеловал ее и почувствовал легкий вкус шоколада на губах. Она отвела правую руку, в которой держала эскимо, и мы взлетели куда-то — между красных листьев и шершавых стволов, — как птицы, подхваченные порывом чистого октябрьского ветра. А когда вернулись на землю, эскимо уже истаяло, в руке осталась тоненькая деревянная палочка.

А в остальном как в моей юности — сотрудники, посетители, подарки гостей начальнику и подарки начальника гостям, разговоры за закрытыми дверями начальника с секретаршей, или с другой секретаршей, или сразу с двумя секретаршами.

Первый муж признался, что поначалу даже несколько расстроился, когда открыл для себя сии библейские щедроты. Но только несколько, и только поначалу, потому что расстраиваться сразу стало некогда. Он быстро освоился на новом ландшафте, преодолев горы сомнений и препятствий. От его альпинистских усилий родился наш сыночек, и притом, заметьте, худенький.

Вдруг его сердце беспорядочно затрепетало, потом забилось быстрее, и он почувствовал новую странную боль в груди. Но это еще не был конец. Тогда Дэвид сел на кровати, свесив ноги, посидел так с полминуты и медленно начал одеваться.

Автопортрет Рембрандта трагичен. В том, как художник изобразил себя густо освещенным, смеющимся стариком, с кривой усмешкой выглядывающим из темного пространства, Целан увидел мимолетность земной жизни, ее зыбкость, точно выступающую из глубин аквариума.

Итак, главное в «нагадить» — нагадить, унизить, не прибегая к широкой конфронтации, которая без наличия у нас атомной бомбы, увы, сейчас неосуществима. И, насколько я понимаю, мы должны принять решение быстро, сейчас, ибо наш бесценный аятолла не хочет ждать.

Сама Старуха была талант, настоящая звезда, и утверждала, что гастролировала в Киваваке, за Летней землей, в землях чужих — что, учитывая тогдашний уровень развития коммуникаций, звучало совершенно невероятно.

Темно, но я ощущаю его улыбку, когда он притягивает мою голову и ответно шепчет: «Я тоже этого хочу. Чтобы мы с тобой жили у самого синего моря, я бы ловил неводом рыбу, а ты вела хозяйство: готовила, стирала, мечтала о новом корыте и ждала, когда я поймаю золотую рыбку».

Вейнольд мог только играть в карты и больше ничего делать не умел. Он был человеком необычной, странной принадлежности. Странным было его скандинавское имя, его одежда, его уважительное отношение к окружающим. Каждый рубль, который он потом мгновенно проигрывал, доставался ему таким духовным напряжением и унижением, о котором другие не догадывались.

Будет день — будет невеста. В местечке у некоего состоятельного обывателя выросли дочки-близнецы. Звали их Хана и Браха. Сходство меж ними удивительное: одно лицо, и один склад. Где тут Хана, а где Браха — лишь родной отец да мать их умели различать. Исполнилось отроковицам шестнадцать лет, девы на выданье, нечего тянуть!

Щенки радостно гогочут, смеются, показывают большие пальцы. Хотел было вернуться к своей подстилке. Остановился. Стал вглядываться. У одного на шее ничего нет. У другого на цепочке Могендовид — шестиконечная звезда. У третьего на шнурке… Крестик. У четвёртого на замысловатой, тяжелой цепи — Полумесяц.

Он притворился по телефону морским котиком, в то время как толком не умел имитировать их тембр голоса. А мадам Кольер — мамина коллега — подумала, что у нас в гостях младенец, которого оторвали от груди.

Для претворения своих планов князь Ода не гнушался использовать иностранцев: португальских торговцев и иезуитских миссионеров. От торговцев он получал скидки на приобретение огнестрельного оружия и налог от их торговли в его владениях. Иезуитские миссионеры должны были помочь ему в борьбе с влиянием буддийских монастырей, и Нобунага стал покровительствовать христианству, разрешив открыть церковь в Киото.