Рассказ

И они наняли закройщика Матео — самовлюбленного итальянца с невыносимым характером. Он требовал немыслимой зарплаты, отдельного кабинета, какого-то двухнедельного оплаченного отпуска — то есть он уедет отдыхать, а за ним не только сохранится место, но и зарплату ему выплатят в конце месяца, как если бы он все дни усердно работал.

Так с тех пор и повелось. Спрашивает, бывало, его водитель: «Куда теперь, Борис Глебыч?». А он в ответ: «Я — Борис Василисков, считаю, что нам следует отправиться…», ну и так далее. А под конец непременно ввернет: «Так полагаю я — Борис Василисков».

Итак — нас не двенадцать рассерженных мужчин, а всего лишь шестеро — дело-то не уголовное — гражданское дело нам предстоит разбирать, и мы — три женщины и трое мужчин, обалдевшие от вопросов-допросов и бесконечного ожидания, еще не понимаем, кого и за что судить.

Я поднялся, и разговор продолжился, но прежде она спросила, не смущает ли меня отсутствие на ней лифа. С одной стороны, я ничего нового для себя не увидел, ну, может быть, отметил выгоревшие венчики волосков вокруг сосков; с другой стороны, я не знал, куда девать глаза.

Если у интимной памяти есть оболочка, то, вероятнее всего, изнутри она напоминает пещеру с наскальными рисунками, похожими на живопись первобытных людей.

Пребывая в больничных стенах, я обратил внимание, что у многих пожилых пациентов при достижении ими какого-то своего возрастного порога пропадает потребность к чтению, хотя раньше — по их словам — они постоянно что-то читали.

Ему же необходимо этой бодрящей и целенаправленной прогулкой уравновесить внутренний и внешний баланс сил, чтобы кровяное давление, нервы, иммунитет, душевный настрой — всё стало в гармонии.

И самое простая угроза — это когда слова превращаются в труху. Но иначе-то и быть не может.

Нужно признать, что ощущение незаслуженного триумфа чуть портило ему жизнь.

Цветики мои, спутники мои, собеседники мои тайные…

В молодости я был горазд спать по многу часов подряд — я и заснул под мерное покачивание вагона и стук колес. Мне снились кондукторши трамвая — сперва та, что постарше, а потом та, что помоложе, снились голые ветки деревьев в скверике, в которых я так ничего и не нашел, снилась старушка на площади у Вознесенского собора Войска Донского… Чистенькая, худенькая старушка в белом платочке.

Мысль эта была такой невыносимо жуткой, что Диана сразу же поспешила отогнать ее. Нет, не надо об этом думать!.. Не надо совершенно ни о чем таком думать!

— Я не верю в бога, но верю, что когда-нибудь он будет построен, — серьёзно ответил пожилой собеседник.

Теперь всё происшедшее вспоминается мне, как что-то тяжелое и неприятное. Но все детали я помню отчетливо — и всё, что он говорил, и всё, что я ему отвечала.

И эта неудовлетворённость заживо погребённого духа, его слепой протест, стихийный бунт, думаю, в первую очередь и привели Громова в такое место, которое называется тюрьмой...