Рассказ

Сказка

Покинув храм, я отправился в район Ленинского проспекта навестить девушку Дину. К своему полному изумлению я услышал о ней в семь утра по «Голосу Америки». Дина принадлежала к той особой категории наших граждан, желавших уехать не только из Москвы и не только на срок Олимпиады, как художник Слава, но убраться вообще из страны и навсегда, в чём им по разным причинам и без оных чинили препятствия.

Люди не относились к любимым им существам. Он их плохо понимал, не нравились ему их нелепый вид, запахи, громкие звуки им присущие. Запоминал их плохо, с трудом различал, кто есть кто; частенько не мог определить пол особи, к нему подошедшей или его позвавшей, ее возраст, степень знакомства или даже родства с ним; смысл с ней, с особью, общения, — чего смотришь?

«Я покупаю ваш роман за триста долларов и ещё двести плачу за право публикации всего, что будет написано вами в течении года! Главное условие: ни в коем случае не редактировать и не исправлять стиль и оригинальную пунктуацию. Хотя у вас там и так нет ни одного знака препинания», — улыбаясь, добавил незнакомец.

«Когда автомобиль замер на кромке между узкой асфальтированной полоской и пропастью, зацепившись непонятно за что задним мостом и гоняя воздух передними колесами, словно лопастями вентилятора, спасти их могло только чудо. Этим чудом могло быть всё что угодно. Даже ее молчание…»

«Едва распаковав чемоданы, мы быстро переоделись и побежали к океану. Для человека, плававшего до этого лишь в почти пресной воде Балтийского моря, первое знакомство с Тихим океаном оказалось шокирующим. Попробуйте смешать соль с перцем (да-да, именно с перцем, ибо, клянусь Всевышним, перец в Тихом океане есть!) и сыпануть себе в глаза. Вот примерно так я себя и ощутил…»

«Иван Сергеевич числился здесь, на фабрике, столяром ЖКО, но работу ему поручали всякую. Он и плотничал, и красил, и штукатурил, и облицовывал — ни от какого дела не отказывался. Поначалу эта его черта настолько всех удивила, что ему в глаза говорили: “Ты чего, мужик, — рехнулся?”. Потом привыкли…»

«Тихо, благодать, луга вокруг в копнах сена млеют, точно сторожат её покой случайный. Глянула на пушицу и уже крепко заснула на полчаса, и в момент не яви, но еще и не сна ей мигнуло из грез, что она уже дома, сидит у окна зимой, и не одна, да с кем же?.. В окне поле в синих и белых солнечных пятнах, знакомое столько лет. Наверно, это от пушицы, её жаркого, июльского летнего снега…»

«Итак, ошарашенно смотрю я на густую женскую тень. Живу один, никаких встреч на сегодня не назначено. Дверного звонка не слышал, дверь не открывал. Ключи имеются только у друга с первого этажа. Хотя она могла и сквозь стены пройти. Однако в существование призраков я не верю. В общем, непонятки. А тень продолжает на моих глазах наполняться жизнью и красками, преображаться в живую девицу. И, надо сказать, довольно привлекательную. В моём вкусе…»

«Нет, Марков не участвовал в каких-либо диссидентских кружках, группах... не спорил с профессорами, “фарисеями и книжниками” веры коммунизма. Но он чувствовал этот спор, чувствовал в себе, чувствовал в окружающей его жизни, чувствовал в общем застое, в каком-то тягостном предгрозовом состоянии страны, когда становится уже тяжело дышать, и первые лица государства сменяют друг друга, как встающие из гроба покойники поднимаются и тут же ложатся, символизируя собой лишь полный упадок существующего строя…»

«В одной руке она держала телефон, а в другой — доску, принадлежавшую парню. Тут я вдруг вспомнил, как называется эта доска — скейтборд. Доска была, как я уже сказал, великовата для ее роста и при каждом шаге стукалась об асфальт. И все-таки женщина на ходу успевала еще и отдавать указания мужчинам…»

«…она приоткрыла коробок, показывая замершее, покрытое хитином тёмное туловище и скрюченные лапки. Потом Даша делала уроки и всё прикладывала к розовому, просвечивающему на солнце ушку коробок: вдруг в недрах его зашуршит? И клонила голову то в одну, то в другую сторону, тугие светлые косички ёрзали по спине. Жук не шуршал. Девочка пригорюнилась, смотрела недоумевающее и серьёзно, как маленькая старушка…»

«Пропавший матрос был уже давным-давно готовым к дембелю старослужащим срочником из числа водителей. Водителей в дивизион направляли из близлежащих южных областей, в отличие от связистов, набираемых из призывников со всего Союза и прошедших отбор с полугодовой муштрой в краснокирпичных стенах упомянутой балтийской учебки (по иронии непредсказуемой судьбы превращенной после развала СССР в исправительное тюремное заведение...). Что этот матрос водил, куда и зачем, и водил ли вообще — история умалчивает...»

Я расслабленно шагаю по безлюдной в этот час, да и возможно всегда, Варик-Cтрит. Непрогулочная улица, даже каменные люди под крышами зданий, как они называются, горельефы-барельефы, что-то сверлят или измеряют. На весь квартал один магазин, отмечаю я по оставшейся со времен безработице привычке. "Feathers and Lace" написано на вывеске цвета именинного пирога, но мне мерещится – "Fathers and Lies". Моя белая ложь радует все меньше.

Dead couple wakes up in heaven. Wife: - Look how beautiful. Husband: - If not for your overrated healthy lifestyle, we could make it here 10 years earlier!