Рассказ

Представляете: бутылка водки пять гривен? Это из чего же водку-то эту сделали, ежели цена такая? В общем, стоим, переживаем. Вроде, дешево. Да еще как! Это и подозрительно! Как же так? Все у нас дорожает, даже, говорят, уксус, а водка в цене упала. Не было такого отродясь!

Одна страсть бушует в легкомысленном сердце хана. Построил новый дворец в Бахчисарае, превратив его в увеселительное заведение для артисток из Петербурга и Европы. Бесконечные развлечения, соколиные охоты и джигитовки подданных. Ему постоянно нужны деньги и потому без устали обкладывает новыми налогами население. Это печально закончится… Совсем скоро.

Постепенно дошла очередь и до пакета с ракушками. Он вывалил всю немалую коллекцию на большой обеденный стол и стал хвастать эксклюзивами. Были экземпляры очень интересные. Несколько просто замечательных… Коричневый шерстяной рачок выглянул из цилиндрической ракушки совершенно для всех неожиданно.

Армандо Скаравелло оказался итальянцем. Он был стажёром у помощника капитана на круизном корабле. Родился он в Ницце, где и жил в восьмикомнатной квартире вместе с родителями. У него уже собраны деньги на покупку новой отдельной квартиры, но мать говорила ему: «Вот женишься, вместе решите, где будете жить, тогда и купите». А он — итальянец, у них слово матери — закон.

Сбудется мечта, такіе готовы исковеркать даже языкъ въ отместку за трудности учебы и насмѣшки болѣе грамотныхъ. Изгадятъ, а послѣ такъ и оставятъ, потому что подросшее новое поколеніе уже прежнюю грамоту забудетъ. Даже любопытно сдѣлалось, какъ это выглядѣть будетъ?

Но г-н Лакель не ошибался никогда. Его прогнозы совпадали, труп за трупом, с официальной статистикой. Как если бы в начале каждой недели он делал верный заказ судьбе. Вскоре он перестал сообщать читателям, что за свои мрачные предвидения не ручается. В газете было: «Мой прогноз на первую неделю апреля — 135 смертей». Всё.

Почему там, в Харькове, мы не рожали детей? Не так уж были бедны, не так уж убого жили. В самом деле, почему? Оля не хотела. Оля, моя жена, она умерла в Израиле семь лет тому назад от рака. Оля не хотела, а я не настаивал. Я никогда и ни на чем не настаивал. Ленился выжимать свое. А и то сказать, что получишь-то выжатое и не больше.

Суламифь снова подошла к зеркалу и едва не столкнулась лицом к лицу со старухой. Та уже высматривала ее: вся обнаженная, стояла она напротив Суламифи; тощие ребра, точно проржавевшие обручи, нависали над запавшим животом — опустевшим сосудом. Песня, птица юности, всматриваясь и вслушиваясь, тихо парила над их головами.

Нет, все-таки Сикейрос очень любил деньги. Они были его любовью. Третьей любовью. Первая, и главная, любовь его была к самому себе. Вторая любовь — к женскому телу, к бежево-розовому избыточному варианту его. А третья любовь его была к деньгам. Просто к бумажным и металлическим деньгам, купюрам разных стран, разного достоинства. И к монетам тоже он был привязан.

— Я тебе так скажу, — ожил сосед и откинулся назад. — Очень я жалею, что не родился евреем. Хоть и гнобят вас, бывает, и называют неприлично, а зато у тебя хоть дверь есть, понимаешь? Дверь. А мне надеяться не на что…

Конечно, потом ему сказали, что это — не простой музыкант, что вот теперь и подтвердилось — улицу его именем назвали. И Емец следил за этим делом не только потому, что жену музыканта приметил. Вырисовался процесс большого масштаба о попытке разложения нашей культуры, и музыкант был одной из главных фигур.

Да — закричала радостно Лия. — Вы знаете, встреча с Вами так меня шарахнула, что мой гормональный фон сдвинулся. Я забеременела…

«Годам к восьми мне сообщили, что у меня есть аналитические способности. С чего они это взяли, трудно сказать. Впрочем, в этом возрасте я уже уверенно мог сказать, что если хлопнула дверь и в квартиру никто не вошел, то это значит, что из квартиры кто-то вышел. Ну, если с этого начинают все аналитики, тогда ладно…»

«Я смотрел на конусы отвала, угольные, плотные, как перегоревшее время — будто это заслон в прошлое, к тем конникам, лошадям, телегам, саням, сену, говору торга и скрипу колесному, когда-то стоявшему тут у едва приметного вала… Во что все это превратилось? Я растер между пальцев шелковистый на ощупь комочек… Порошок, похожий на сажу — хоть разводи и пиши, как тушью…»

«Славка Колесов в свои десять-одиннадцать лет был не просто коллекционером, даже не просто сумасшедшим коллекционером, он был избранным. Поясню: если нормальные нумизматы собирали всё подряд или, например, одну дореволюционную Россию, то Славка собирал исключительно... Австро-Венгрию. Причем — всю, до последнего грошика. Изображений “ихнего” Франца-Иосифа у него было на три кармана!.. Ну, хорошо, — на два…»