Рассказ

Вечером, у её двери, прощаясь, он неожиданно притянул её к себе и поцеловал в губы. Она ответила нежно и призывно. Они, не разнимая объятий, зашли в её комнату и, срывая одежду друг с друга, упали на кровать. А дальше… дальше произошло то, что случается довольно часто с пламенными, темпераментными мужчинами. Волна желания перехлестнула высшую точку прилива и безжалостно покатилась назад.

Николай рѣшилъ вопросъ отдѣленiя Финляндiи легко. Но Республикѣ достались проблемы подобнаго рода уже гораздо болѣе сложныя. Какъ и слѣдовало ожидать, Польша потребовала немедленнаго предоставленiя независимости. Новая Россiя безусловно признала раздѣлы позапрошлаго вѣка дѣянiемъ преступнымъ. Польша должна была вернуть свою государственность. Камнемъ преткновенiя становился важнѣйшiй вопросъ: гдѣ граница?

Пьеса Бенито оказалась не такой уж плохой, вернее, даже просто хорошей, и Лу было приятно вспомнить их несостоявшееся приключение на озере. В ее памяти хранится немало воспоминаний о блестящих поклонниках, но поклонник и одновременно диктатор там только один.

Он вдруг замер на миг от мысли, что эта сволочь Ксения — единственный по-настоящему близкий ему человек в жизни. Боясь погасить ночник, он забрался под одеяло, придвинулся к жене и посмотрел на ее затылок со спутанными волосами, на округлое плечо и часть полной спины в вырезе сорочки. Все было по-прежнему, но было и как-то иначе.

Это была чужая, покоренная страна, и латыши относились к пришельцам не слишком дружелюбно, что ощущалось и, в лучшем случае, выражалось в подчеркнутом молчании, в основном же они были вполне корректными и вежливыми. Они нас терпели, презирали и, наверное, тихо ненавидели.

Перед ежегодным отчётным концертом одна из учениц попросила одноклассника застегнуть на спине пуговицу её платья. Мальчик выполнил просьбу, а потом его обвинили в сексуальных домогательствах. Свидетели заявили, что всё происходило у них на глазах, что девица сама к нему подошла, а если и были какие домогательства, то только с её стороны.

Исторія подобна рѣкѣ. Она ведетъ себя непокорно, мѣняетъ русло, образуетъ заводи, но всегда помнитъ всѣ свои повороты, даже тѣ, которые запустѣли, застоялись, заросли травой. Она умѣетъ возвращаться къ нимъ безъ предупрежденія. Значитъ и мы тоже можемъ помнить, но не знать.

В последний свой вечер Бункер вылезает из домика в страшной тревоге. Он совершенно уверен, что сейчас будет то самое сообщение. Ночь тиха, и в сумерках смутно видна скользящая над холмами со стороны Ярмута гигантская фигура без головы: тело, как рубаха, полная дыма, выдувается с самой земли. Руки фигуры семафорят что-то важное и несуразное. Бункер в тревоге сигналит: «повторите, не понял!»

Я буду смотреть на часы, жить по расписанию, буду чуткой и ко всему внимательной, буду следить за тем, чтобы у моих детей ноги всегда были сухие и теплые, потому что я думаю, что, если это возможно, так должно быть, по крайней мере в детстве.

И даже не знаю, как это случилось, вдруг я схватил телефон, позвонил своему старому тестю и обрушился на него с такой бранью, такой грязью, что и вспоминать стыдно:

Среди гостей Бориса Александровича был один старичок, с палочкой, с усиками, в каракулевой шапке пирожком. Все они звали его Максим. Как-то раз наша кошка накакала ему в калошу, и он сильно ругался. Потом я узнал, что это был украинский классик Максим Рыльский.

Отец Срулика Гриша уже полгода сидел в тюрьме, которая называлась исправительно-трудовой колонией строгого режима. Для Срулика всё происшедшее было покрыто тайной. Что случилось? Почему арестовали отца? Понять он не мог. Однажды он спросил об этом Дину.

Я очень стар, у меня много имён и лиц. Могу быть одним колосом, всем полем, я могу спрятаться в зерно и дотянуться до Бога. Кострубонько и Ярило, моё зерно – древний страдающий бог, брошенный в землю, погибший там и возродившийся густым колосом. Бог Спас и жертва ему – Спасова борода, «сриблом-златом обвита, красным шовком обшита», пучок моего несжатого жита, оставленного на поле. Это жито и есть сиротская доля – людская доля. Мои колосья – приют для птиц и полевого духа, превратившегося в козу.

Неожиданный лёгкий запах сандаловых свечек, и сухой треск горящей бумаги заставили обернуться. Старик в синей даньи стоял на коленях у стёртого могильного камня и бил поклоны западу. Родовое кладбище на вершине холма – таких давно уже не осталось, разве только заброшенные. Древний крестьянский обычай – хоронить умерших рядом с домом, среди светлого бамбукового леса.

В общем, примерно с месяц тому назад отправилась я в N-ский театр. Правда, меня предупредили, что спектакль не обычный, а… как же это… хеппенинг. Ну или что-то вроде. Словом, публика входит, получает жёлтые жетоны на длинных лентах и вешает эти ленты на шеи. На жетонах разные надписи. Мне выпало: Достоевский. Ну, думаю, хороший знак: Достоевского люблю.