Рассказ

«Сейчас», — подумал я. Мне сразу отчетливо вспомнились все разговоры, витавшие вокруг Васьки, и то, что он участвовал в каких-то квартирных кражах, и то, что кого-то пырнул ножом, и человек умер в больнице, а из милиции его отпустили за недоказанностью, и вдруг понял, что все это правда. Сейчас он найдет убедительный аргумент, чтобы показать, кто здесь хозяин.

Он даже внешне походил на Гудвина с картинок моей любимой книжки, перечитываемой Бусей мне раз, наверное, двадцать, и так же любил фокусы, мистификации и представления. На маленькой сцене нашей кухни разыгрывались драмы, гремели пророчества и происходили настоящие чудеса.

Получается, четыре часа старуха оставалась без медицинской помощи. Если бы он вовремя вызвал врача, её бы спасли. А он этого не сделал, и считает, что виноват в её смерти.

Ханя появился в подвале месяца через три после Сима. Обычно Вий не принимал малолеток, но этот, с прямыми соломенными волосами и наивными, широко распахнутыми ярко-васильковыми глазками, видимо, затронул что-то потаённое в глубоко упрятанной душе неразговорчивого монстра, и тот, несмотря на вялое сопротивление Данта, позволил парню остаться.

С бабушкой жить стало куда интересней и веселей, она защищала меня от брата и рассказывала поучительные истории из жизни выдающихся деятелей нашей партии — разумеется, тех, кто пережил сталинские чистки. Бабушка была убежденной коммунисткой и до ухода на пенсию преподавала где-то историю КПСС несмотря на то, что её мужа в свое время расстреляли как врага народа с известной формулировкой «10 лет без права переписки».

Деревня снова жила в ритме коров. Утром мы бежали в крааль Рукореры смотреть, как они пробуждались и как их доили. О, радость снова вдыхать запах дыма, которым отгоняли мух. Женщины просили немного драгоценной тёплой коровьей мочи, обеззараживающего средства, которого не достать в Ньямата, — его сразу же давали детям.

Солнце не встало, а машины вдоль дома, моторы урчат. Ноги, говорил, занемели, отец-то в подъезде прятался. Одного, это когда выглянул, на всю жизнь запомнил, подробно описывал ― обрубок на дощечке с подшипниками, ордена тогда не носили, а у этого полный иконостас, как у Жукова. Толкашку у него, ну, чтоб, отталкиваясь, ехать, выбили, он все матюжком, у-у, как поеду? Тогда всю Москву от инвалидов войны как мусора, или угрозы, фьюить, в одночасье. Ранним погожим утром. Чистили!

Коляга был самый старший из нас, ему уже исполнилось тринадцать. Колягу слушались, безоговорочно признавая его превосходство. ― Вали, вали, чего сидишь ― повторил он. ― Тебе там мамочка, небось, курочку приготовила. Слово «курочку» он произнёс нарочито картаво, звучало как «кухочку». Все засмеялись. Когда Коляга острил, полагалось смеяться.

Света добилась самостоятельно очень многого: поступила в Бостонский университет стипендиатом, защитила диссертацию, стала полным профессором Гарвардского университета, написала несколько серьёзных монографий, пьесу, роман, серию рассказов. Её книги переведены на многие языки.

То, что Гарри обнаружил в покоях кайзера, огорчило его больше, чем общий разгром и разорение. Обрывки любимых картин последнего Гогенцоллерна говорили о его низменном обывательском вкусе, обломки его кресел кричали об отсутствии у монарха даже ничтожного представления о прекрасном, осколки его зеркал отвергали малейшую надежду на его понимании мира.

Женщины не с машинами. Уж лучше с пьяным, но живым. Одних мы любим за красоту, других — за силу, третьих — за ум, четвёртых — за увлечённость, пятых жалко, шестые нас жалеют. А ты — робот с числовым программным управлением. И ты хочешь быть похожим на людей. Чтобы людьми пользоваться.

Выходило по рассказу, что существует в Питере такая старая, заброшенная квартира, похожая на бывшую коммуналку. Только вот открывается она не всем, не каждый может даже увидеть эту обитую чёрным, с продранным местами дерматином и вылезающими из прорех клочьями войлока дверь, а не то что войти в неё. Квартира сама решает, кого впустить. Сама определяет, заслужил ли путник отдых, достаточно ли настрадался, намучился, — достоин ли.

Глубокая ночь. Эфиопия. Аксум. У небольшой церкви из розоватого камня, подсвеченной фонарем у входа, священнослужитель в балахоне, вооруженный калашом, висящим стволом вниз на плече, позевывая, брел по дворику. От стены отделилась фигура в черном, бесшумно подскочила сзади, закрыла жертве большим тампоном рот и нос. Монах дернулся, потом медленно сполз на землю.

...Во-первых, у него, единственного из наших коммуновских мужей, БЫЛО ОТЧЕСТВО: он был ИВАНОВИЧ (прямо как мой папа!). Во-вторых, он был НАЧАЛЬНИК (не знаю какой – но это все равно). В-третьих, он был ХОРВАТ (такого слова мы тогда еще не знали), военнопленный с Первой мировой войны, и у него были очень черные, очень густые и очень сердитые брови. И главное – вместо левой кисти у него был КРЮК! Как я его боялась! Не знаю, что было страшней: когда он надевал крюк – или когда он его отвинчивал!..

In the early 1950s, we lived in a communal apartment on Spiridonovka Street in central Moscow. Back then, it was called Alexey Tolstoy Street (no, not after the author of "The Silver Prince" but after the one who wrote "Peter the First" and "The Road to Calvary"). We had two rooms...