Рассказ

«У нее за шкафом благодать! Во-первых, она отсечена от всего open space, по существу, защищена шкафом, как стеной, и от чужих наблюдений и от чужой энергетики, и, наверное, от многого другого. Слишком долго общалась она с необыкновенными людьми и поэтому верит в чудеса. Слева от нее входная общая дверь, и боковым зрением она прекрасно видит, кто входит, а кто выходит; справа только одна сотрудница Верочка, которая никогда не раздражала ее и не раздражает; за спиной стена, к которой она едва может отставить свой стул — остается зазор сантиметров тридцать. В общем, за шкафом у Анастасии Александровны своя крепость и благодать! Первым делом она включает компьютер, и рабочий день начался...»

Признав, что женщины – сосуд дьявола («сосут дьявола»), маскулинная культура выказывает к блуднице двусмысленную, с учетом тогдашнего словоупотребления, терпимость. «Падшее создание» – какая женщина это выговорит? Блуднице позволено вытирать Спасителю ноги своими волосами, вообразим себе матрону на ее месте.

А часов через семь к нам вышла она. В её ресницах заблудились солнечные зайчики, в её глазах расцветали васильки, хотя вся в целом она выглядела помятой. Умывшись, она подошла ко мне и улыбнулась. Мой перегар был уже приятен, сам я был уже элегантен и с удовольствием расцеловал её свекольные щеки. Затем я обтёр губы и мы наконец познакомились. Её звали Еленой.

«В тишине я стоял перед окном комнаты моего детства, глядя на залитый утренним солнцем двор, пытаясь понять всё то, что прочел в этих письмах. Мой жизненный опыт не мог дать мне однозначного, четкого ответа на невысказанный вопрос старых и помятых листков бумаги, исписанных разными почерками. В двадцать пять лет так мало еще знаешь о любви и о жизни...»

По-русски все уже написано, включая и то, что «все уже написано». Не пишешь, а собираешь конструктор. Все узнаваемо, и это сообщает твоему письму скорость, с которой возрастает масса. Сила удара такова, что любая твердокаменность вдребезги (хочется думать).

Никакого вечернего собрания не было. И тренер со мной ни о чем не говорил. И я никого не хотел видеть. И спать не хотел. Всю ночь шастал по мокрому парку, тупо сидел в холле. Иногда меня пробивала нервная дрожь, очень похожая на электрический разряд. Кажется, я так и не заснул — все пылало и искрилось во мне.

Вид дворца открылся неожиданно, за поворотом дороги. Эвридика остановилась, потрясённая его мрачной красотой. Кубической формы здание было сложено из огромных кристаллов горного хрусталя, тогда как архитектурные детали – башни, колонны, фронтон, портал – сделаны из черного нефрита.

На фоне всеобщей подозрительности, и что греха таить – окружающей враждебности – дом – жалкое жилище наше о шести квадратных метров - ограждал нас от злокачественности повальной опасности. В нашем доме мы друг от друга совершенно не таились – недоверие в доме – последнее дело - нет, этого не было никогда, чистосердечие и взаимность – были подлинными – груз скрытной настороженности оставался за порогом.

Дама удивилась. Ей показалось странным, что пятьсот - это слишком дорого, а шестьсот, оказывается, в самый раз. Она ещё раз убедилась в том, насколько велико различие в культурах между людьми разных национальностей. Эта мысль подтолкнула её к новому монологу.

Вполне естественно, но неожиданно для всех окружающих, включая начальство и органы, он одномоментно вступил в партию и крестился. Его отговаривали. Убеждали. Грозили. Умоляли не ронять авторитет отца. Он впервые и вполне пророчески, за четыре года до планируемой перестройки, понял, что Бог сильнее партии и не отрекся от него с трибуны открытого партсобрания.