Рассказ

И объяснять мы ничего никому не обязаны.

«...Он подождал вечером, когда родители уснут, разделся до майки и трусов и открыл окно. И стоял на сквозняке. Так долго, что сквозняк и они почувствовали. Первой что-то заподозрила мама и пришла в комнату сына, позвала отца. Мальчику стало плохо...»

«...Когда за десять минут до моей станции меня растолкала проводница, мои попутчики спали мёртвым сном. Мысленно пожелав им счастливого пути, я вышел в тамбур и спустился на подножку вагона, ожидая, когда машинист сбавит ход, как он обещал, «до скорости быстро идущего человека». Железнодорожная станция плавно приближалась, вызывая в душе волнение...»

«...Несколько следующих лет Ольга не забывала о трех запретных буквах. Странным образом удалось посетить ей много стран, и искала она три запрета и в китайских иероглифах, и в арабских вензелях, и в латинице, и в кириллице и даже в древних чертах и резах. Присматривалась к мелькавшим повсюду инициалам сильных мира сего, к названиям корпораций и мелких лавочек, партий и стран, к географическим названиям, научным наименованиям, перечитала огромное количество произведений классиков, пытаясь найти хоть что-либо у кого-либо про три запретные буквы...»

Сергея раздражала бессовестная реклама. Раньше рядом с его домом, на углу Профсоюзной и улицы Дмитрия Ульянова, висел огромный плакат. На нем лысый человек с бородкой и хитрыми прищуренными глазами протягивал руку в сторону соседнего вьетнамского ресторана “Ханой”. На плакате было написано: “Верной дорогой идете, товарищи!” Теперь на этом месте стоял щит с рекламой кухонной мебели. Наглый молодой человек со свирепым выражением лица держал на руках обвисшее тело измученной девицы. Под рекламой стояла подпись: “Это я делаю на кухне”.

Повторю: «стук» в нашем институте был поставлен образцово. А тут, главное, даже не слова, а то, что сказаны публично, при аудитории. Вызов! Такое особенно не прощалось. Может, Ишутин считал, что терять ему уже нечего, но все же, все же, все же… Если вещь один раз пропущена цензурой («залитована»), то потом она идет автоматом, цензура ее и не смотрит. В 1984 году, увидев рассказ напечатанным в журнале «Наш современник», сотрудник «Правды» (ставший через десять лет министром по делам печати) сказал: «Вы что делаете, вас же всех посадят!» Вот какой была реакция… Морок. Сегодня, тридцать пять лет спустя, я предлагаю рассказ «Сауран» вниманию читателей журнала «7 искусств». С.Б.

«...Дочитаешь до этих слов, одёрни пиджачок /поправь косынку и отправляйся вослед моему сумасшествию...»

«...Совершенно непредсказуемое занятие. Можно стать богатым за считанные часы, а можно долгими годами еле-еле на хлеб с маслом зарабатывать. Поэтому такой интерес к этому делу, такой азарт, такой ажиотаж – настоящая корневая лихорадка...»

«...– Ты тоже сделай! Будем бомбочки вниз бросать. – И стал второго ежика делать. Ну, ладно, я тоже сделал. Потом Илюха посмотрел вниз, через балконные перила, и бросил свою бомбочку. Я тоже посмотрел и тоже бросил...»

«...Нерешенным оставался только один вопрос, самый главный: как воспримет свалившееся им на голову «счастье» супруга Антонина? Где-то подспудно Сергей чувствовал: восторга жена не испытает. И поэтому, как мог, тянул время, не решаясь начать трудный для обоих разговор. Заодно подыскивал аргументы для укрепления своей заведомо проигрышной позиции. Неделя истекала, и дальше тянуть было некуда...»

«...– Маня, у самого дел невпроворот. Сделаю, что задумал, тогда посмотрим. А сейчас никак не могу. Вышла Маня из хором и без воды слезами умылась. Дома детишки не кушали, ждали мать и без слов поняли все. Каждый отложил по ржаному кусочку хлеба – для Зорьки...»

«...Теперь это уже явно ко мне. Поверх голов пассажиров, через плотно прижатые друг к другу в проходах человеческие фигуры пытаюсь (через весь автобус!) всмотреться в того, кто поприветствовал меня в столь необычной обстановке. А-а-а! Оказывается, это один из тех двух мужчин, что втиснулись в автобус на «Кирпичном заводе»...»