Роман

Возможно ли разочароваться в человеке, которого презираешь? Да, презрев себя вместо него. Мы в плену у тех, кого презираем. Хочешь бежать из плена, скажи себе, что презрение не бывает заслуженным — в отличие от любви, ненависти, жалости и даже злорадства, самого греховного из чувств.

Было очевидно, что Натэла, дама взрывная и чрезвычайно активная и решительная, быстро начнет действовать, и даже было очевидно, в каком именно направлении она будет действовать, ведь у Котика было одно по-настоящему уязвимое место — грандиозная , уникальная, великая его библиотека.

И еще одна вещь занимала отроческий ум — отчего пророки веры, что за спиной отца нависали вечной черной тучей, непримиримы были к идолам, которым мать поклонялась? Почему один Бог — хорошо, а еще один бог — плохо? Из-за этого сыр бор?

Возможно, все это связано было со смертью убитого мной при попытке побега заключенного; после призыва меня направили во внутренние войска. История эта продолжала тяготить меня, хотя и по тем, да и по нынешним временам не была чем-то особенным. Люди совершали преступления, сидели в лагерях, сходили с ума и убивали друг друга — что же здесь необычного?

Но в большинстве регионов планеты культурные запросы – низкие и соответственно высокий уровень рождаемости. Идея власти там несовместима с добровольным отказом от нее, будь то власть земная, будь то власть Всевышнего. Несменяемость любой власти обеспечивал порядок, зиждившийся на разделении полов, уже самим своим местоположением при соитии свидетельствовавших, кто кому подчиняется. А на боку – мерзость, да покарает нечестивцев Милосердный.

Голова Престо «торчала» на высоком стеклянном столике о четырех металлических ножках. От перерезанных артерий и вен, через отверстия в стекле, попарно тянулись трубки к баллонам. Одна из них толстой кишкой выходила из горла и сообщалась с большим цилиндром. И цилиндр, и баллоны были снабжены кранами, манометрами, термометрами.

Одна из московских школ спешно перепрофилировалась. Теперь это лицей с космическим уклоном. В нем готовят будущих космонавтов. Прежние ученики в одночасье отчислены, но родители полны решимости сражаться. Среди них Аэлита Алексеевна Чегодаева-Пятакова, она работает корректором в журнале «Знамя Октября», чем страшно гордится.

«Счастливчик. Умер до того, как пули поразили его», — эта странная мысль могла прийти в голову только врачу, который видел и знал, как часто смерть избавляет человека от невыносимых мук. Нет, он не будет таким, как этот лейтенант-артиллерист. Как растоптанный сапогами плевок мокроты. Он будет ненавидеть своих палачей, и это придаст ему силы. Его, Григория, будут расстреливать враги, и он крикнет им в лицо: «Да здравствует товарищ Сталин!»

«Когда санитары начали снимать с моей руки часы, я понял, что меня грабят. Опустил руку к кобуре — пистолет был на месте. Выхватил пистолет и направил на них. Они, увидев это, сразу бросились убегать, и их счастье, что санчасть находилась в палатке. Они успели скрыться за пологом, а я выстрелил им вслед, но не попал. На выстрел прибежал врач, который находился в соседней палатке. Я ему с руганью пополам рассказал, что санитары меня ограбили. Он меня успокоил, сказав, что всё украденное вернут, на том дело и кончилось. После этого мне укололи морфий, и я уснул…»

Жизненная стезя Айзика, хасидского цадика из Божина, змеилась по ниве богатства и любви народной. Высший Небесный суд не сразу постановил в пользу райского бытия хасида, и душа бедного Айзика долго терзалась мукой ожидания у порфировых ворот. В Божине раввин и цадик слыли идейными противниками. Рай примирил души, но не принципы.

«Алексей Алексеевич, наш командир, был хорошим стратегом, смелым в бою и надёжным в час испытаний. Он не любил излишнего риска и всегда берёг своих бойцов. Каждое действие всегда продумывал до мелочей и к разработке операций подходил с большой ответственностью. Он сказал, обращаясь ко мне: “Знаешь, Василий, мы тут перед твоим приходом разговаривали с комиссаром, и, как ты думаешь, о ком?” Я посмотрел на него и ответил: “Обо мне? Ну, если обо мне, то я согласен”. “Тогда собирайся, — сказал командир, — пойдём, помогу тебе выбрать надёжных бойцов”».

После обмена приветствиями, любезностями, улыбками, рукопожатиями, словом, всем, чем можно меняться, оставаясь при своем, вошли в комнату. Прямо чувствовала, как палас одновременно с пылью всасывает и энергию. Слава те, боженьки, не пришлось сидеть на полу. Если отбросить хождение в «одних носках» и сильный национальный привкус у сладенького, то все было как в лучших домах Филадельфии: столы, стулья, диваны.

«— Публика здесь разная, брат, — поморщился Каранда, пока мы шагали через вестибюль, полный народа. — Могут и навредить; если не сейчас, то потом обязательно припомнят. К тому же закон о наёмниках никто не отменял. — Ах да, да… — вспомнил я, как недавно нашего товарища с позывным Гек по суду отдавали Украине. Но слава Богу, не получилось, нашлись верные люди, сняли его с поезда в Белоруссии и спрятали где-то на севере. — Так и меня могут, — сказал я подкупающим голосом. — А тебя-то за что? — удивился Каранда, который всегда намекал, что на Украине у кого-то есть привилегии. — Ты воевал за свою родину…»

Знаете, херр профессор доктор Лом, где я родилась? В Виннице, вот где. Это место непростое. Оно стоит на трех термических треугольниках. Вершина черного треугольника упирается в ставку Гитлера, вершина серого — в гроб с Пироговым. А белый треугольник показывает на могилу Уманского Хасида. Винницу еще называют Городом Трех Энергий. Там всегда повышенный радиоактивный фон, и ученые не могут понять, в чем дело.

«Я-то думал, что у них всё на мази: и регулярные части, и танки, и всё такое прочее, вплоть до авиации, об этом, естественно, писать нельзя, а у них ничего, хоть шаром покати. Прав Борис Сапожков, прав. Здесь только всё начинается и держится на добровольцах, на тех, кто, такой злой и нервный, охраняет Стрелкова. — Придут, — твердо сказал Набатников. — Иначе… Я понял, что это заклятие. И то правда, совсем по-другому прислушался я к зловещим раскатам грома, должны прийти, иначе всё теряет смысл, даже моя поездка. И я понял, почему Стрелков нервничал. — Иначе дело дрянь, — досказал за него я. — Об этом никто не говорит вслух, — оглянулся по сторонам Набатников, словно нас подслушивали…»