Мнение

Семейная сага… Вероятно, так можно охарактеризовать новый роман Михаила Аранова «Баржа смерти», в котором идёт речь об истории двух поколений семьи Григорьевых, ощутивших в своей судьбе весь ужас «мгновений роковых». Ими была богата первая половина двадцатого столетия, вместившая в себя кровопролитные войны и революции, годы разрухи и террора, печали, скорби и, в то же время, неистребимого энтузиазма и отчаянной веры в небывалое светлое будущее.

"Но древний Кремль стоит, и воздух чист морозный. / И строит новый мир великая страна. / И средь палат Кремля, где надрывался Грозный, / Фигура Сталина спокойная видна."

...На этих ретроспективно-исторических полотнах есть только спешащий на работу или с работы Саныч, со свежим оттиском “Вечерки” под мышкой. А все советские республики живут не то что в братском мире и согласии, а в не слишком злобном пред-перестроечном маразме и играют друг с другом в КВН. И двух чеченских войн еще не было, и Беслана с Норд-Остом, и Приднестровья с Донецком и Луганском, а центральная фигура - сановито-усатый сантехник Сан Саныч. Дядя Саша - хреновый муж и отец двух распиздяев и двоечников...

- А что мы будем делать в панской Польше? – спросил любопытный Балаганов. - Говорите по-польски? Пшепрашам пан? – строго спросил Бендер. – Нет? Очень жаль, я тоже не умею, пся крев. Он смахнул крошку бисквита с лацкана смокинга: - Согласитесь, Шура, все же паны как-то роднее, как-то классово ближе, нежели румынские бояре. И сочувствуют жертвам сибирских руд. В общем, увидим на месте. Друзья перешли в трактир для таксистов «Пале-Рояль». Бендер выпил рюмку дорогого мерзкого ликера и закурил гавану, от которой долго кашлял: - Поступим, как Наполеон Бонапарт, - сказал он, продолжая разговор. – Сначала ворвемся в Польшу, а думать будем потом...

“Absalom, the son of King David, had a fair sister, whose name was Tamar. And Amnon, his brother, loved her. She was a virgin, and Amnon thought it’s hard for him to do anything to her. He needed an advisor to help him with the rape. Amnon had a friend Jonadab, the son of David’s brother. He was a very crafty man. So, cousin Jonadab came ready with a scheme for the son of David, Amnon. Jonadab said unto him: “Lay thee down on thy bed and make thyself sick..."

Зимой 2013-го в Чикаго скончался эмигрант из Украины, врач Роман Вершгуб. Многие люди, умирая, уносят с собой тайну. Мне всегда казалось, что ее совсем необязательно разгадывать – человек имеет право недосказать сюжет собственной жизни. И все же тут был особый случай...

...Мне даже кажется часто: я уже здесь бывал много веков назад… И был евреем-индейцем (шутка), совершал святые обряды, исполнял ритуальные танцы, изучал астрономию и культуру на этих просторах. Поэтому, когда сорок лет тому, в 1979-м, я вступил опять на ту же землю, многое мне было знакомо – не только по романам Майн Рида и стихам Генри Лонгфелло…

...А возле окна стоял и глядел на меня явно заинтересованным немигающим хищным взглядом невысокий худощавый старик с растрёпанными седыми волосами и выразительным умным лицом библейского патриарха. Он резко выделялся на общем фоне. Одет он был вполне прилично и даже, я бы сказала, стильно - в добротную кожаную куртку и такие же добротные кожаные сапожки. Я обратила внимание на его искалеченную левую руку - и сердце моё пронзила острая жалость...

"...Если таких сыновей растила, / не на земле, в небесах, Россия, / значит, ушедшим молиться есть с кем – / с ним, сразившим доводом веским: / быть вашим винтиком и довеском? / Не считайте меня советским!"

«Стихнет гроза, отгремят шторма, / Вспыхнет звезды рубин, — / Сколько нетонущего дерьма / Выплывет из глубин, / Вновь перекрасится, а затем / Сгрудится у руля... / Крыса — вне наций и вне систем / Общего корабля...»

«Время закончится за листопадом — / то, где кузнечики, то, где стрекозы. / Саша, я буду, наверное, рядом — / горстка поэзии с горсткою прозы. / Я не умру (в понимании Брема, / Дарвина или хирурга Петрова) — / просто останусь, наверное, немо / там, где кузнечики прыгают снова…»

«И сквозь века / Я слышу гик погони / И вижу пепелища городов... / Пасутся неосёдланные кони / В низинах сопок, / Словно у шатров. / А степь вокруг, / Как выжженная крепость, / Пылится под набегами ветров... / Солёные озёра в местный эпос / Входили очертанием подков…»

«В золотые 80-е, названные позже “годами застоя”, всё было не так, как сейчас: жизнь — проще, люди — отзывчивее. Я училась в техникуме, а потом в институте, набиралась не только знаний, но и житейской мудрости. А затем, затем... Всё, чему не доучили нас благополучные 80-е, с лихвой наверстали 90-е. Научили выживать, быть бережливее и экономнее, думать о хлебе насущном и завтрашнем дне, заставили повзрослеть и поумнеть..,»

«Именно на балах проходили презентации многих произведений Пушкина — в авторском исполнении. Вместе с тем известно, что поэт не только читал там стихи, но и прекрасно танцевал. И своего рода реверансом в адрес Александра Сергеевича стали танцевальные номера юных поэтесс…»

«В аспекте сохранения русской культурной идентичности актуализирована проблема репрезентации и эффективной реализации потенциала духовного культурного наследия, отраженного в классической русской литературе и русской философии. Через всю книгу проходит мысль о ценности наследия XIX в. для развития и саморазвития личности в современной России. Это великое наследие является и опорой для самопрезентации культур малых народов России, их литературы, языков, обычаев, позволяет разграничить культуру и цивилизацию, подчеркнуть ценность уникальности культуры каждого этноса…»