Мнение

Е.К. Завойский не предпринимал никаких шагов, направленных к развенчанию приоритета американцев Пёрселла и Блоха. Да если бы и захотел, то не мог бы этого сделать. Но если бы даже существовала возможность юридического или какого-то другого вида разбирательства, он никогда бы не унизил себя таковым.

Вражда и ненависть далеко не всегда являются реакцией на какие-то агрессивные действия. Гораздо чаще они вскипают и раздуваются как оправдание собственных слабостей, как объяснение провалов в строительстве мирной жизни. Есть люди, которые живут какой-то выбранной ими ненавистью, но есть и народы, делающие похожий выбор.

Тысячи еврейских семей, с детьми и стариками, больными и беременными были изгнаны из своих домов и высланы во внутренние губернии, для чего даже пришлось отменить пресловутую черту оседлости. Появление огромного числа беженцев — бездомных и нищих — сказывалось на условиях жизни местного населения, и без того нелегких, что вело к уже и понятному ожесточению против непрошеных гостей.

Оба художника и Генри Мур, и Вадим Сидур принадлежали веку, олицетворяли век. Один ощущал его изломы, пропускал их через себя, и выражал искаженное бытие формой своего творчества. Он хотел понять душу природы и хоть как-то облагородить человека в общении с ней. Другой обличал, протестовал, требовал, заклинал человечество опомниться и понимал и переживал тщету своих усилий.

Карл Маркс обозначает веху потому, что в его лице сочетание некомпетентности и идеологической заданности было (может, впервые в истории) допущено в большую науку. В большую науку, Карл! Марксизм явился следствием повреждения экономической мысли и, со своей стороны, мощным ускорителем названного процесса. Слишком много экономистов некритично приняло эту позицию.

Губанов был чрезвычайно, болезненно восприимчив. И нередко чью-нибудь мысль, или фразу, или удачную, позабористей, поострее, с парадоксами, с юморком, непременно солёным, тираду, или шутку, порой грубоватую, он, сразу же переосмыслив и твёрдо усвоив её, простодушно считал своей собственной, принадлежащей, надолго, лучше бы навсегда, отныне только ему.

Математика избавляется от слов с их расплывчатостью и неоднозначностью. В математических статьях символы перемигиваются с символами. Но пока слова еще у математиков встречаются, связывая математику с миром и сознанием математика. Заметим, что символы меняются медленнее слов и вещей, поэтому математика бессмертнее других наук.

По мне не беда, что мой повар сквернослов, знал бы он свое дело. Впрочем, я не собираюсь указывать другим, как нужно им поступать (для этого найдется много охотников), я говорю только о том, как поступаю я сам. За столом я предпочитаю занимательного собеседника благонравному; в постели красоту — доброте; для серьезных бесед — людей основательных, но свободных от педантизма. И то же во всем остальном.

Повесть держится на четверке Шарик-Преображенский-Борменталь-Швондер. Важны для повести именно отношения между ними. Прочие персонажи хоть и колоритны, но — ландшафт. Эта узкая компания сразу разбивается на две пары взаимной ненависти.

Любая дорога ― любая, но, по моему чувству, железная особенно ― едва ли не автоматически приводит человека в состояние надежды (на что ― это уж сам подставь), ― надежды как внутренней структуры: она ― пространство инаковости и движения посреди любой статичности ― живое доказательство и воплощение того, что «всё ещё может быть иначе».

Полемические наброски и введение в новую дискуссию

Ретрорецензия

О книге «Двор чудес»

О книге Ирины Евсы «Лифт»