Мнение

Потом Олах стал подкидывать вверх обе палочки поочередно, успевая при этом вовремя ударять ими то по одному, то по другому барабану, то по той или по другой тарелке. Верхом его жонглерского искусства было подбрасывание палочек из-за спины. Они также высоко взмывали к потолку и почти у самого пола метко перехватывались пальцами Л. Олаха. Публика неистовствовала, отовсюду неслись крики "Браво! Браво!"

Слава Богу, у одного замечательного писателя Марк вычитал и взял на вооружение отличный метод писания рассказов. «Не идёт один, - наставлял мэтр, - бросайте его и беритесь за другой. Если этот, первый, начат хорошо, он сам начнёт – спустя какое-то время – на себя работать. Ты, можно сказать, бросил семя – и если оно живое, то прорастёт и обязательно даст тебе знать, что рассказ готов к продолжению».

Поздравляем юбиляра

Памяти Наума Коржавина и Андрея Дементьева

...Уж если Гончаров, и про обломовщину всё понимавший, и про влезавших в окно нигилистов, полагал, что «...разные Вейнберги, Фруги, Надсоны, Минские... — космополиты-жиды, может быть, и крещеные, но все-таки по плоти и крови оставшиеся жидами», — что уж говорить о «разных Бурениных»!..

...Родные братья, выдающиеся ученые; один из них, тот, что с мировым именем, как собака, подыхает в тюрьме от издевательств и голода, а второй становится Президентом Академии наук в стране кровавого тирана, убившего его любимого старшего брата – эта реальная, непридуманная драма, пожалуй, похлеще всех шекспировских трагедий вместе взятых...

"И чтоб моя не дрогнула рука, / Армянского хлебну я коньяка, / Спущусь под стол, где круг девятый ада, / Спасу его, пришью ему конечность, / И наша дружба будет длиться вечность. / Хороший Мишка. Мне других не надо."

"Когда люди на старости лет становятся добродетельными, они всего лишь посвящают Богу то, чем побрезговал дьявол."

«…Как сказать об этом радостном небе, этих осенних шелках, парче, тонких, нежно выгнутых ветках, унизанных золотыми лепестками листьев? И высокие, торфяного цвета камыши затихли и будто смотрят в это, ласкающее их по-отцовски небо. Смотрят, хоть глаз у них нет, одни бурые шишки, бархотки; но чувствуется, что — видят, не видя, глядят, не глядя — всё знают: всё иное, над чем мы бьемся всю жизнь. И небо живет само по себе — тоже радо показать свою глубокую доброту… Вот, наверно, поэтому и обожествляли язычники и березы, и реки, и небеса…»

«Второй день праздника по традиции начался панихидой по Поэту в родовом храме Пушкиных. Затем в усадьбе музея поэты-гости возложили цветы к памятнику А.С. Пушкина. Этот момент я запомню навсегда. Дотоле хмурое болдинское небо именно в момент возложения нами цветов чудесным образом вдруг прояснилось и выглянуло яркое солнце, чтобы сопровождать праздник до его окончания. “Пушкин с нами”, — подумала я, глядя на солнце…»

«Герой Толстого не мог искать истину в жизни, ограниченной семьей, родом, своей средой, как не мог он искать ее лишь в сфере мировоззренческих идей, философских или религиозных теорий: не тот писатель, не тот подход к самой истине. Перед нами многоликая Россия — крестьянская, чиновничья, великосветская, перед нами широчайший круг проблем конца девятнадцатого века: земельных, правовых, нравственных. И герой, уже немало видевший и переживший, со своим духовным и нравственным опытом, вдруг, после страшного осознания своей жестокой вины перед другим человеком, начинает заново открывать устройство жизни в своём отечестве, гибельное положение его кормильцев-крестьян, ничтожество и бесполезность для него владельцев земли, несправедливость и беззаконие его судебных учреждений, бездарность и тупоумие его высших сановников...»

«Наша культура в силу ее христоцентризма, укорененности во Христе всегда обращена к проклятым вопросам времени, но еще более — к последним вопросам бытия: его смысла, посмертия души, ее спасения. Экзистенциальная забота, тревожный покой субботы, погружения души в плоть мира, попечение о едином на потребу не покидает нас и в момент духовной услады. Не живя лишь настоящим и былым, душа живится памятью будущего, образом горнего мира, Преданием…»

«Господь нам даёт выбор между жизнью и смертью, подсказывая, где жизнь. Он знает то, что будет с каждым из нас, ибо знает то, какой путь мы изберём. Но он даровал нам время и свободу для того, чтобы мы сами путём множества проб и ошибок всё же исполнили Его волю, то есть выбрали не смерть, а жизнь, не рабство, а свободу, не похоть, а любовь. Времени в Его царствии нет, это для нас наступающие с неизбежностью события отстоят друг от друга, ибо между двумя верными шагами может быть множество шагов ложных…»

«Прекрасное это, мне кажется, — живое, то есть трогающее душу. Оно может выражаться как угодно. Трогательное может быть прекрасным тоже. Для того, чтобы человек ощутил не низменность своего существования, а полет его, не всегда нужны канонические знания столетней давности…»

«Русскому человеку мало понимания того, что, мол, доброта или красота спасут мир, он — ищет Бога. Возможно, мне снова что-то кажется, но этот поиск я вижу и в Чехове, хотя он, казалось бы, отстраняется от веры, ссылаясь на то, что такая глыба, как Лев Николаевич Толстой, запутался в понимании Христа. Может быть, наше богоискательство, с одной стороны, слишком широко, чтобы увидеть его в полном объеме, как в Чехове или — слишком наивно — как в Толстом? Но одно я знаю точно, оно — очень жадно… И жадно только в нас, русских…»