Мнение

«Я написал и опубликовал это стихотворение в середине 80-х годов прошлого века, размышляя о русском национальном характере — мятущемся, противоречивом, легко переходящем от ненависти к любви и наоборот, и в то же время чувствительном и милосердном… Эти размышления не были для меня трудны — я просто вглядывался в себя, в глубины собственной души, а потом переносил на бумагу то, что чувствовал. И строки мои были вполне искренними…»

«Впечатления мои собственные о Пушкине сложились позже. Когда жизнь начала ставить меня перед проблемами выбора или компромисса; когда нужно было самому разбираться в этом. Что истинно и что ложно в жизни и в искусстве. И я думал: как должны поступать в таком случае те, кто остается в любое время самим собой?..»

«Блёстки философии жизни, с грозными нотами предостережения, библейские истины, пропущенные сквозь сострадательное сердце поэта, щедро рассыпаны на страницах книги; они выступают то как выводы из сугубо будничной ситуации, то как итог раздумий о вечных материях и лирических медитаций — с лёгким флёром проповедничества и учительства, которое объясняется желанием напрямую, как можно непосредственнее и скорее донести до читателя заветное и доверительное…»

«Герои русской литературы не желают в инодуховных условиях “крепостной зависимости у Европы” (Достоевский) превращаться в ретортного (“повернутого”) человека-личину, жить в “хрустальном дворце” или снимать с себя “страшное бремя” божественного дара свободы ради хлебов или “успокоения совести” и “сокращения страданий”. Обретая свое на основе вечного и всемирного, они возвращаются — через “горнило сомнений”, обогащенные опытом борьбы за самостоянье — к “жить, чтоб мыслить и страдать” в благодатной (но далеко не всегда приятной, с эвдемонической точки зрения) православной атмосфере национального бытия…»

«Несколько стихотворений из романа “Доктор Живаго” написано на библейские темы. Ловишь себя на мысли, что они начертаны спокойным, вдумчивым резцом мастера, без того молодого и буйного метафоризма, который еще недавно казался особенностью творчества Пастернака…»

«О нем не зря говорили, что он жил много и много любил. Естественно, эта полнота жизни, которая изматывала его силы, буквально выжимала из него все соки… Конечно, такие люди не рассчитаны на слишком долгую жизнь. Эта концентрация духовная и душевная, это ощущение того, что слово есть великое дело, что каждая минута должна быть прожита во имя России, которую он так любил, — это, пожалуй, та его заповедь, о которой нам необходимо помнить, потому что столкновение того, о чем говорилось 40 лет назад, имеет место и сегодня…»

«Что касается классической русской литературы… Это лучший воспитатель, в ней этическое совпадает с эстетическим (добро и зло; красота и уродство). В пространстве литературных образов необходимо вопрошание, сократический и герменевтический диалог, в том числе с автором произведения, полилог...»

«Только воля, облагороженная любовью без грязного налёта похоти, наполняется силой и соединяется с настоящей свободой. Никчемной и несчастной нашу жизнь делают не внешние обстоятельства, не чья-то недобрая воля, а не укрощаемые страсти. Сама суть христианского мироощущения состоит в том, что мы должны, прежде чем проявлять внешнюю активность, обратить внимание на то, что происходит во внутреннем круге бытия. Любой из нас, кто это делает, непременно увидит, что он вместо космоса являет собой хаос…»

Слово «жид» я услышал в первые дни войны… Наши соседи начали стучать нам в дверь и кричать: «Всё, жиды, конец вам! За Христа ответите!». Я был советский мальчик. Окончил пять классов, мне двенадцать лет. Я не мог понять, что они говорят. Почему они так говорят? Я и сейчас этого не понимаю…