Мнение

«Мы вольны приближаться к Творцу и удаляться от Него. Свобода творчества — свобода познания добра и зла, самоопределения в них, в выборе служения Богу или дьяволу, то есть якобы себе. Свобода — дар, средство, а не самоцель…»

«Отрадно, что сквозь ужасный покров кое-где еще пробиваются светлые лучи духовности. Они появляются там, где произносятся непрестанные молитвы священнослужителей, действуют благостные слова миротворцев, совершаются акты милосердия и сострадания, идет беззаветное служение просветителей, живущих ради пользы и славы не только своего народа, но и всего человечества. И чем больше светлых поступков, тем меньше темных пятен на духовном одеянии Земли. Поэтому о тех, кто творит добро, я и стараюсь рассказывать…»

«Нельзя писать ради корысти, нельзя не видеть в читателе единомышленника и собеседника. Хотя сказать новое слово — это значит идти против общего мнения, против “толпы”…»

А.А. Власов был в то время между двух огней. С одной стороны он подвергался критике со стороны ученых Академии наук, а с другой стороны — некоторых физиков-теоретиков, работавших на физическом факультете. Особенно усердствовал Я.П. Терлецкий.

С конца 1950-х годов Э.Ф. Ципельзон начинает публиковать в разных изданиях статьи и заметки о раритетах из своей коллекции, часто приурочивая эти публикации к юбилеям персонажей или событий. Современники отмечают, что Эммануил Филиппович своими публикациями под рубриками «Заметки букиниста» или «Уголок коллекционера» создал новый своеобразный жанр в журналистике.

Наполеон Бонапарт в бытность свою всего лишь генералом славился умением моментально реагировать на любые изменения на поле боя и использовать их к своей пользе. Оказавшись во главе государства и правительства, он это умение не утратил.

Искусство едино. Трудно отделить образы архитектуры от их отображения в живописи, поэзии и музыке. Они переходят от изображения в звучание, из камня — в музыку, из идеи — в материал или, наоборот, в нематериальность.

Изучение распада СССР показало: он начался с того, что советским вождям пришлось смириться в 1980-е гг. с фактическим двоевластием в Польше, где «Солидарность» реально была второй властью в стране. Невозможность подавить «Солидарность» коммунистической властью, за которой стоял СССР, показала, что советская империя сокращается.

Летом многие москвичи выезжали за город на дачи. Собственных дач было мало. Большей частью их снимали. В 1936 году родители снимали дачу в деревне Мякинено, близ станции Павшино. Запомнилось это потому, что как раз тогда потерпел страшную катастрофу гигантский самолет «Максим Горький», и мы, к своему ужасу, могли наблюдать ее.

И вообще, думаю, что от весны у человека просто обязана ехать крыша. Весна не создана для спокойного, равнодушного восприятия. Некоторая экстатичность, взвинченность входит в её состав, без этого она не будет весной, не состоится как весна.

Стахович покинул Россию за несколько дней до премьеры «Бориса Годунова», в разгар репетиций «Жизни человека», спектакля Станиславского, конфликтной ситуации, связанной с Гзовской, Германовой и поступлением в театр Нелидова. Не вышло у него — полтора месяца в Москве, полтора — в Европе.

Когда-то Юрий Трифонов повторял в своих книгах, что поколения семьи — деды-отцы-дети-внуки — одна непрерывная нить, протянутая сквозь время. Давайте понимать это буквально. Мы — продолжение тех, кто жил прежде, и спорить тут не о чем. Но тянется одна нить, и если дернуть за нее с одного края, то отзовется на другом.

Холокост вовсе не был ни "непостижимым взрывом варварства", ни следствием патологического антисемитизма усатого параноика, ни результатом "ущербности" немецкой культуры. Холокост был частью поисковой активности Европы. Повторяю еще раз: всей Европы, а не только Германии.

Перевод всегда в той или иной степени усыновляет языковые особенности оригинала, обычно свойственные и ему, но в мере иной. В любом случае язык перевода не должен, с одной стороны, перерезывать грамматическую пуповину, соединяющую его с оригиналом, с другой — слишком назойливо ему подражать. Как обычно, это вопрос вкуса и золотой середины.

Для большинства тех, кто родился и приехал в Израиль за 40 лет после смерти Голды, даже Бен-Гурион воспринимается, прежде всего, как аэропорт, а Бегин — как главное шоссе в Иерусалиме.