Мнение

Китс называет соловья «лесной дриадой», тем самым утверждая идею божественного происхождения и бессмертия искусства. Борхес в эссе «Соловей Джона Китса» заметил: «Китс, скорее всего неспособный объяснить слово ‘архетип’ за четверть века предвосхитил тезис Шопенгауэра». Эти образы и мысли Китса вдохновили многих поэтов. Стихи «Византия» и «Плавание в Византию» великого современного ирландского поэта Уильяма Батлера Йейтса посвящены той же теме и отчасти навеяны двумя великими одами Китса.

Тут главное - эффект парадокса. Ведь завод, к тому же мусоросжигательный (само название приводит в содрогание), расположен почти в центре города, в одном из самых дорогих жилых районов. Так что чистота воздуха теперь вроде бы и не подлежит сомнению и обсуждению. Добавим: красивые золотые шары на трубе – не только архитектурное украшение, а еще и фильтры. К тому же и опять же – чистое сжигание мусора дает электроэнергию, обеспечивает горожан теплом, из золы здесь делают шлакобетон.

С малых лет фамилия и имя этой женщины были у меня на слуху. В те годы я встречал её на детских утренниках, много раз видел на праздничных демонстрациях. Чуть сутулясь, она шла с другими руководителями во главе колонны Ворошиловского района – от ул. Толстого, 7 до Куликового поля. После парада – до Лейтенантского пер. (теперь пер. Вице-адмирала Азарова) на Французский бульвар. Здесь после демонстрации складывали на машины уже «отработавшие» транспаранты, флаги, портреты вождей... По отрывочным рассказам отца и его коллег к Асе Борисовне относились уважительно, она отличалась скромностью и никогда не выделялась среди сослуживцев.

Потом наступила эпоха Л.И.Брежнева, которая тоже не принесла покоя. Тревожно было в домах, особенно, в домах еврейских. В 1967 году после молниеносной победы израильтян в войне с Египтом советская армия стала спешно избавляться от офицеров «с пятым пунктом», и Лазарь Менделевич Ганелин неожиданно для всех оказался безработным. Десятилетний Саша плохо понимал, что происходит, только видел растерянное лицо отца да слышал настороженный шепот родственников. Его щадили. Кстати, только спустя много лет он узнал, что его мама, блестяще закончившая сценарный факультет ВГИКа, а до этого – легендарный ИФЛИ (Московский институт философии, литературы и искусства), всю жизнь проработала под чужим именем, поскольку получила диплом в 1947 году, а в то время как раз набирала обороты антисемитская «Кампания борьбы с безродными космополитами».

Действующий на Украине (в «красном» Киеве) при Российском обществе Красного Креста Отдел помощи погромленным получал «живую» информацию о состоянии погромных дел, в частности, в Уманском уезде и в прилегающих к нему местностях, непосредственно от сотрудника Отдела И.С. Брауде. Вот что он пишет в сообщении от 10 июля 1919 года: «Думаю, что положение в Умани и уезде достаточно выяснено мною в предыдущих письмах и телеграммах. Прибавлю лишь о том, что я сегодня вернулся – удрал из поездки по уезду. Был я в маленьком местечке Дубово, находящимся в 20 верстах от Умани. Погром и резня, длившиеся там с лишком полтора месяца, по своему характеру и степени жестокости так своеобразны, так богаты «погромным творчеством» и инициативой, что хочется верить, что Дубово – несчастное исключение в погромной хронике последних дней. О хронологическом ходе событий и подробностях я сообщу в ближайшие дни, вместе со списками замученных и раненых…» [6].

В нашей семье «еврейская сущность» не замалчивалась. И когда в 1941 году мы, спасаясь от фашистов, уехали из Украины и, в конце концов, добрались до Барнаула (Сибирь), то первым же вопросом, которым меня встретили, когда я вышла во двор, где играли дети, был: «А ты жидовка?» Мне было шесть лет, но я поняла, что в самом вопросе было что-то нехорошее…

Мнениям о научных и организаторских достижениях Лысенко, высказываемых современными представителями Тимирязевской академии, у которых, естественно, много современных проблем, можно противопоставить позицию, которую занимал академик ВАСХНИЛ П. Н. Константинов (зав. кафедрой той же самой Тимирязевки, но при жизни Сталина). Он опровергал заслуги Лысенко в сельском хозяйстве и настаивал на том, что Лысенко приносит большой вред. Он совершил по тем временам героический поступок и в 1946 г. написал большое письмо И. В. Сталину. В нем он приводит ошибки Лысенко и подводит итог его деятельности и вновь ставит вопрос о его снятии.

Одним из тяжёлых последствий вагнеровского культа явилось ошельмование и почти полное изгнание с оперной сцены крупнейшего мастера-новатора жанра Джакомо Мейербера[34]. Сейчас, когда появились видеозаписи опер этого композитора, стало особенно очевидным давно замеченное музыковедами его влияние на ряд выдающихся имён. Достаточно назвать, например, Мусоргского, Гуно, Верди и – да-да – самого Вагнера. Злобные нападки Вагнера на Мейербера, в которых эстетика живописно переплетена с «просвещённым» антисемитизмом, особенно отвратительны в свете роли, которую сыграл Мейербер в жизни младшего коллеги.

А в нем комната, похожая на больничную палату, в центре которой стоит кровать. Но почему Иоланта в холодной палате, и почему в ней присутствуют не милые подружки, а две суровые женщины-медсестры в униформе, напоминающие эсэсовок? Никакой нежности в обращении они не проявляют. Просто автоматически выполняют свои обязанности. Появляются деловито с шприцами… Это трансформированные Бригит (Катрин Выт) и Лаура (Кассандра Зое-Веласко). Как одиноко Иоланте-Нетребко под властью их бездушия… Даже хор “Вот тебе лютики, вот васильки” звучит холодно, отстраненно. Да и где он? За сценой? Иоланта-Нетребко поет свои соло, обволакивая глубиной и теплотой чудесного голоса, стоя в суровой рубахе, едва ли не смирительной…

Сейчас, по прошествии времени, мы можем оценить события тех времен трезво. В возрождении науки и искусств еврейская община России сыграла важнейшую роль. Наука в СССР вышла со временем на передовые позиции в мире. Но возрождение научной интеллигенции и развитие общества шли разными путями, что привело к их конфликту и явилось одним из источников новой волны антисемитизма.

Статистика пугает. Америка вышла на первое место в мире по числу заключённых. В 2011 году оно достигло 2,3 миллиона плюс 5 миллионов условно освобождённых, находящихся под надзором полиции.3 Афроамериканцы составляют примерно 15% населения США, но между 1976 и 2000 годами 50% убийств было совершено чёрными.4 В статистике ограблений только 2% преступлений совершено белыми против чёрных, а чёрными против белых – 73%. В статистике изнасилований 28% нападений совершено чёрными против белых женщин. Криминолог Вилбанкс, рассмотрев 83 тысячи случаев изнасилования, не нашёл ни одного, в котором белый напал бы на чёрную женщину.5 В знаменитой тюрьме Синг-Синг, построенной на реке Гудзон к северу от Нью-Йорка, в конце 1990-х содержалось около 2500 узников. Чёрные составляли 56%, латиноамериканцы – 32%, белые – 10%.6

Отцам-основателям тоже верилось, что рабство скоро отомрет естественным путем, просто надо немного переждать [2]. Однако если в 1787 г. Конгресс Конфедерации (название конгресса страны до принятия Конституции) без особых затруднений принял (а в 1789г Конгресс США подтвердил) закон, запрещающий рабство на только что созданной Северо-Западной Территории (первой территории [3] нового государства) [4], то через 70 лет Верховный Суд постановил, что ни Конгресс, ни жители территорий не имеют права запрещать рабство на этих территориях [5].

Книжный шкаф был небольшой, но, как и полагается, красного дерева, резной по периметру фасада, с завитками по верхней кромке; он покоился на резных лапах (уж во всяком случае, не на ножках); дверцы – а их было всего две – составлены из трех узких стеклянных полосок каждая, толстого граненого стекла, в тонких деревянных рамках, и под каждой дверцей было по два выдвижных ящика. За лишь частично остекленными дверцами корешки почти не были видны, да к тому же книги на полках стояли в два ряда, так что в смысле удобства, как я сейчас понимаю, шкаф здорово уступал своему внешнему виду. Мне же он очень нравился в первую очередь потому, что напоминал шкаф, описанный Андерсеном в "Пастушке и трубочисте". Впрочем, до эстетики открытых полок и даже незастекленных стеллажей, где все книжные сокровища видны с первого взгляда и тем самым легко доступны, оставалось еще долгохонько – не менее четверти века.

Материал, на котором строятся его книги (стилизация под старину) имеет право на существование, тем более что 70 лет при советской власти описывали «царский прижим» предвзято. Можно бы поспорить с тем, насколько правомерен сдвиг в сознании его героев, одетых по-старинному и вооруженных лексикой второй половины 19 века, а рассуждающих как люди, читавшие от корки до корки «Литературную газету» в 1970-х-1980-х годах. Но об этом пусть пишет кто-то другой, мне лень. Будь эти книги детективами, я многое Акунину простил бы.

«...Именуя календарный отрезок «годом литературы», мы словно декларируем некую червоточину наших душ: вот ведь мы какие тонкие натуры – не успел миновать «год культуры», как мы тут же торопимся не забыть и о художественном слове. Но правда в том, что литературы без человека и не для человека не бывает. То есть (и если – по совести), чествование литературы не имеет календарных границ...»