Мнение

Программа Луначарского "Пролетариат и искусство" (опубликованная в том же журнале) настолько бессодержательна и бессмысленна, что всерьёз говорить о ней трудно. Её основная идея сосредоточена в жалком и бессмысленном утверждении, что вся эволюция искусства зависит от социальной структуры, которая в свою очередь определяется соотношением классов и может быть объяснена лишь этим, и что единственный верный анализ искусства это классовый анализ.

Во время этого приема он заявил мне, слегка растягивая слова: «Вас не переутвердят на новый срок в должности замдиректора по науке института». — «Почему?» — спросил я. — «Потому что вы еврей» — ни много не смутившись, заявил он (в целом, в советское время вслух такие вещи было произносить не принято, но муромцевым на это было наплевать).

Мандат почти идеально эластичный сосуд для нашей энергии. Не важно, как много мы в него поместим, как сильно мы его заполним, он не взорвётся. Когда я вспоминаю начало, и как это было сложено, подобно детским кубикам и как всё это было высосано из большого пальца одного человека — я должен сказать Вам — и я себе льщу предположением, что немного знаю историю — что этот процесс не имеет параллелей как заслуга одной личности.

Еще не зная точно, во что это выльется, он отправился в буденновскую армию в первую очередь как писатель, а его главным побудительным мотивом было создание литературного произведения о Гражданской войне. Задача была из труднейших еще и потому, что Бабель был не только «сочинитель и интеллигент», но и еврей. К тому же Первая конная представляла собой в ту пору совершенно необычное воинское соединение.

Володя не стал великим математиком. Но блестящим был, несомненно. В эти годы — конец семидесятых, начало восьмидесятых — вошли в моду постановки оптимальных экономических задач. Решение этих сложнейших задач было доступно, естественно, только компьютерам. И вот тогда в СССР стали вовсю обхаживать «продажную девку загнивающего империализма» — кибернетику. И математики такого класса, как Володя, стали одним из самых дефицитных товаров.

Жизнелюбие, граничащее с эгоизмом, жажда любви и признания наперекор логике конца, бесстрашие в преодолении препятствий, непредсказуемость поступков в ситуации полного отчаяния — даже тогда, когда бороться бессмысленно, — это черты не только героя Б. Аханова, но и самого Е. Арье.

В тот день незадолго перед собранием они с Эллочкой Шибер стояли в очереди в миитовском буфете, и тут появился Толик, то ли куда-то очень спешащий, то ли чрезмерно голодный, и посему — пролезший без очереди. Столь вызывающее поведение, естественно, не могло пройти даром: в наказание за свой возмутительный поступок, несовместимый со званием советского студента, Толик был предложен в комсорги, единогласно избран и исполнял эту повинность в течение всех пяти лет.

Обсуждая традиции, мы не обсуждаем произвольные правила и условности. Мы обсуждаем найденные ответы на вновь и вновь возникающие вопросы. Эти ответы являются подразумеваемыми, общими, воплощенными в социальных практиках и в неписанных ожиданиях. Те, кто их принимают, не обязательно способны их объяснить, а тем более оправдать.

...Но как бы нещадно / судьба ни глумилась порой, / гуляю над бездной / по самому крайнему краю. / Я в собственной жизни / играю заглавную роль. / Статисты уходят, / я сам до конца доиграю.

То-то нынче – достаточно снова мне увидеть нас, молодых, четверых – себя самого, глаза свои полузакрывшего, словно внутренним верным зрением увидавшего наперёд всё, что будет с нами потом, обнимающего за плечи друзей своих – Лёню Губанова, глядящего вдаль обиженно и отчаянно, – будь, мол, что будет, – и, с растерянной полуулыбкой на лице Пьеро, или нет, Арлекина, скорее, – Юру Кублановского, а за нами, вместе с нами – и чуть в стороне, со склонённою головой удалой, – Аркашу Пахомова, – на старой, чудом, наверное, сохранившейся фотографии, – чтобы вспыхнуло – или в сознании, небывалым, дивным сиянием, или в небе, ярким созвездием, – незабвенное слово СМОГ.

Он воспринимал свой дар как крест, прекрасно понимал, кто он. Петр Ильич даже Иисуса Христа воспринимал не как божественную фигуру, а прежде всего как боготворимого и любимого им человека.

Постельный клоп (лат. Cimex lectularius, отряд Hemiptera) традиционно населяет многие страницы русской литературы — от «Евгения Онегина», где «на станциях клопы да блохи заснуть минуты не дают», до пьесы Маяковского.

Сима был удивительно светлым и добрым человеком. Общение с ним оставляло какое-то чувство мудрой благожелательности и в то же время достоинства, к которому невольно приобщались собеседники. Тут не надо было настраивать душу на любовь, как пел Окуджава, она сама на нее настраивалась.

Некоторую нечеткость терминологии при обсуждении соотношения между массой и энергией можно проследить вплоть до последних лет жизни Эйнштейна. В его статьях и книгах можно найти многочисленные высказывания как в пользу массы, не зависящей от скорости, эквивалентной энергии покоя тела, так и массы, эквивалентной полной энергии тела. Эта позиция в значительной степени способствовала тому, что путаница в вопросе о массе и энергии, возникшая при жизни Эйнштейна, сохранилась и после его смерти.

Медицина не подчинилась статистике без сопротивления, поскольку многие уважаемые врачи не понимали ее сути и/или значения. Стойким сторонником рациональной статистики был Пирогов, сооснователь современной хирургии и основатель военной хирургии. Он подчеркивал трудности сбора данных в военное время и разумно применял их.